Был жаркий день, даже намного жарче, чем сегодня. Вор-король выехал со своего ворованного дворца и поехал по городу. Когда он переезжал мост через реку, ему очень захотелось искупаться. Так сильно, что он остановил карету и бултыхнулся в воду. Плавал, кувыркался.

А под мостом, как ты, наверное, помнишь, жил наш настоящий король. Он жил там потому, что его отовсюду прогоняли и только здесь его никто не трогал. Так вот, бывший король тихонько спустился к реке, и, что ты думаешь, он увидел лежащее на траве что-то блестящее и красивое. Это была королевская корона. Та самая, его корона. Он надел ее на голову, и все проходящие мимо жители тут же узнали его. И сразу же повезли во дворец. Там его встретила жена-королева и его маленькая дочь-принцесса, которая родилась тогда, когда король жил под мостом. А королева пряталась в королевском дворце, в котором было сто комнат, а может быть, и тысяча. Поэтому ее никак не могли там найти. Я там не был, не знаю. Во всяком случае, там было где спрятаться.

Как заканчиваются сказки? Стали они жить-поживать и снова добро наживать. Прежнее добро-то было разворовано.

Вот и все. Тут и сказке конец.

– Нет. Неправильно. Ты забыл рассказать, что стало с вором. В сказках зло должно быть наказано, – войдя в комнату, сказала Нина. – Иначе какая же это сказка?

– В моей сказке никто никого не наказал, – не согласился Слащев. – Вор не стал спорить, что-то доказывать, судиться, что у него украли корону. Он ведь знал, что он вовсе не король. Правда, ему иногда все еще снятся сны, что он снова украл корону и опять стал настоящим королем. Такой конец сказки тебя устраивает?

– Нет.

– Иной конец я тебе предложить не могу. Потому что в моей сказке этот вор был вполне приличный человек. Бывают и приличные люди – воры. Ну те, которые воруют у воров и возвращают ворованное обворованным. Правда, это случается очень редко, и то – только в сказках.

– Нет! Мне не нравится такой конец, – решительно сказала Нина. – Чему в таком случае учит эта твоя сказка?

– Ничему. Это ведь неправда, что сказки чему-то учат. Учит жизнь. И то, если больно учит.

Иногда по старой памяти к Слащеву заходил Жихарев. Он как-то незаметно вошел к нему в доверие. И хотя едва сводил концы с концами, почти всегда приносил с собой какой-то дешевенький подарок, игрушку ли для Маруси или гроздь винограда, апельсин или кусочек рахат-лукума для Нины Николаевны. Ему льстило, что он знаком с самим Слащевым и имеет возможность иногда его навещать.

Когда однажды Маруся заболела, Слащев вызвал из посольства врача. Тот сказал, что ребенок ослаблен, ему нужно усиленное питание, и посоветовал включить в ее рацион куриный бульон.

Узнав об этом, Жихарев принес двух живых кур.

– Вы уж, пожалуйста, одну зарежьте, – попросил Слащев.

– А что ж вы сами? – удивился Жихарев.

– Не могу.

– Как это? – не понял Жихарев.

– А так. Я за всю свою жизнь ни одной курицы не зарезал. Боюсь крови.

Жихарев отошел к связанным курам, возле которых уселась и наблюдала за ними добела отмытая Зизи. Трогая их лапой, играла с ними.

Зизи в доме никого не признавала, ни хозяина, ни хозяйку и как привязанная постоянно ходила следом за Пантелеем, и он всегда находил для нее на кухне что-нибудь вкусненькое. Она любила конфеты, и у Пантелея в кармане всегда лежало для нее какое-нибудь угощение. Даже конфеты, которые Пантелей покупал для нее на базаре, выкраивая для этого несколько копеек из семейного бюджета.

– Скажите Пантелею, пусть зарежет курицу! – распорядился Слащев.

– Да чего там! – Жихарев вынул из кармана складной, слегка похожий на ятаган нож и, прихватив одну из связанных куриц, скрылся с нею за сарайчиком. Вскоре вернулся, положил у ног Слащева мертвую курицу и стал травой протирать нож.

– Пантелей! – окликнул Слащев денщика. – Тебе работа!

Пантелей унес зарезанную курицу на кухню, следом за ним последовала и Зизи.

Жихарев присел на скамейку рядом со Слащевым, задумчиво закурил. После долгого молчания сказал:

– Я, конечно, извиняюсь, а что ж большевики в газетах писали: «Слащев – кровавый палач», «Слащев – вешатель»? Я сам читал.

– Они дураки, – ответил Слащев. – Генералы не расстреливают и не вешают. Они отдают приказы. Всего лишь. Расстреливают и вешают другие.

– А не жалко людей? – спросил Жихарев.

– Людей?.. Ну, вот завелись у тебя вши, блохи или клопы. Жалеть их будешь?

– Ну, вы скажете! Мы – о людях.

– А чем эти твари отличаются от тех, кто ворует, грабит, убивает ни в чем не повинных?

– Все равно он, хоть и плохой, но человек.

– Ошибаешься. Такой – не человек. И цена ему такая же, как той же блохе. Человек – это тот, кто живет на пользу людям. Или хотя бы думает, что живет им на пользу.

– По-вашему выходит, что красные, они вроде как и не люди.

– Ошибаешься. Они думают, что создают новый мир, полезный человечеству. Они – люди. Возможно, заблуждающиеся, но люди, – и, помолчав немного, Слащев добавил: – Это, брат, сложные материи. Я и сам не до конца в них разобрался. Но изо всех сил пытаюсь.

После возвращения Врангеля в Константинополь начальник штаба Шатилов пришел к нему с докладом. Ничего заслуживающего внимания главнокомандующего в первые пасхальные дни не произошло.

– Правда, дважды заходил в штаб и хотел с вами встретиться господин Юренев, – сказал Шатилов.