Вернемся к комсоргу Маше из Калининграда. В девятом классе Маша стала членом комсомольского комитета школы, возглавив в нем работу по учету успеваемости. К ее новым обязанностям добавилась необходимость выступать на общих комсомольских собраниях школы. Составляя тексты для этих выступлений, Маша впервые близко столкнулась со структурными особенностями авторитетного дискурса и усвоила, насколько важно было четко воспроизводить его форму. Маша рассказывает о том, как она готовила тексты на этом языке: «Закончив писать свой текст, я бы не могла его пересказать своими словами. Но я чувствовала, как и все, что он звучит правильно. Вообще звучание этого языка меня впечатляло с детства; он звучал серьезно и непонятно»{160}.

Инцидент с портретом Ленина, вызвавший ощущение стыда перед другими, а затем и опыт работы комсоргом класса все больше уверяли Машу в том, что для написания текстов в авторитетном жанре, по ее словам, «нельзя заниматься сочинительством». Вместо этого надо уметь воспроизводить стандартные термины и формулировки, большинство из которых нетрудно найти в печати. Работая над своими выступлениями, объясняет Маша, она «сначала копировала несколько предложений из какой-нибудь газетной статьи на подходящую тему… переписывала ключевые фразы, которые могли мне пригодиться. А затем на их основе выстраивала свой текст»{161}. Приобретя опыт такого письма, Маша могла воспроизводить множество примеров особой терминологии, фразеологии и конструкций этого языка по памяти, не обращаясь к печатной продукции. Она даже выработала для себя довольно подробные грамматические приемы, позволяющие создавать новые фразы на этом языке. Хотя Маша рассматривала их как свои личные хитрости, эти приемы были удивительно похожи на общие принципы авторитетного дискурса, рассмотренные в главе 2, — они позволяли Маше скрывать свой авторский голос, кодировать новую информацию через устойчивые формы, менять темпоральность высказываний на прошедшую и так далее.

По словам Маши, в своих текстах она предпочитала заменять обычные выражения повседневной речи на «особые конструкции». Например, вместо конструкций «революция, которую совершили…» или «совершенная революция» она предпочитала фразу «свершившаяся революция», объясняя, что «так лучше звучало». Это благозвучие, однако, было вызвано тем, что во фразе свершившаяся революция революция описывается как событие, произошедшее само собой, по объективным законам истории, а не задуманное и совершенное какими-то конкретными людьми. Люди, делавшие революцию, предстают здесь, в лучшем случае, как посредники исторической необходимости, а не создатели исторической случайности. Важно, однако, что подобные языковые формы превращают голос пишущего из голоса автора, который формулирует собственные субъективные тезисы, создавая новую информацию, в голос ретранслятора, который повторяет некие «объективные» факты, общеизвестные еще до момента высказывания (см. главу 2).

Такое преобразование авторского голоса Маши в голос ретранслятора происходило и благодаря применению других принципов — например, замены простых определений на сложные или использования сравнительной или превосходной степени [87] . Маша вспоминает примеры особых фраз, которые она научилась использовать вместо обычных фраз: например, «глубинный смысл» вместо «глубокий смысл» или «непреходящее значение» вместо «большое значение». В первой фразе определение «глубинный», в отличие от «глубокий», подчеркивает не только факт глубины, но и ее особую степень (глубинный относится к наиболее глубоким частям глубокого). Определение «непреходящее», в отличие от «большого», не просто утверждает важность значения, но говорит об этой важности как о чем-то давно и неизменно существующем (непреходящее относится к чему-то постоянному, бесконечному, а значит, существующему до момента высказывания). Использование подобных специальных определений способствует созданию пресуппозиций — идей о том, что «глубина» и «значимость» события являются общеизвестными, априори существующими фактами, а не чьим-то личным мнением (подробнее см. главу 2).

Маша применяла и другие приемы, дающие аналогичные результаты. Например, она образовывала существительные из глаголов, заменяя обычные глагольные фразы на необычные номинативные. Кроме того, она выстраивала эти номинативы в длинные цепочки. Эти приемы, как мы видели в главе 2, также способствовали представлению новой информации в виде ранее известных фактов и изменению роли автора из создателя новой в ретранслятора известной информации. Маша приводит примеры фраз, которые она придумывала таким образом:

Часть предложения перед словом «невозможно» представляет собой цепочку номинативных фраз, каждой из которых соответствует следующая базовая глагольная фраза, в которой содержится изначальный тезис:рабочий класс одержал победу; победа имеет значение; это значение является непреходящим; и так далее. Как было показано в главе 2, такой перевод глагольных фраз в номинативные приводит к созданию пресуппозиций. Если в глагольной фразе «рабочий класс одержал победу» факт победы заявляется как новый, субъективный и потому оспариваемый тезис, то в номинативной фразе «победа рабочего класса» факт победы представлен как объективный, всем известный и не поддающийся оспариванию факт.

Когда такие пресуппозиции выстраиваются в длинную цепочку — то есть ставятся в зависимость друг от друга, — это ведет к тому, что вся система темпоральности авторитетного дискурса не просто сдвигается в сторону прошедшего времени, а сдвигается одновременно на несколько различных ступеней прошлого. А такой многоступенчатый сдвиг в прошлое значительно увеличивает способность этого дискурса представлять любые, даже самые неожиданные, заявления как общеизвестные факты (см. анализ в главе 2).

Маша усвоила и множество других приемов авторитетного языка. Например, выступления на общешкольных собраниях по случаю какого-нибудь государственного праздника, по ее словам, желательно было начинать с длинного перечня успехов и достижений, которыми страна встречала этот праздник. И лучше было не использовать союз «и» перед последним элементом этого перечня, поскольку, объясняет Маша, «тогда возникало ощущение бесконечности списка достижений, что увеличивало его важность». Маша приводит пример: