Эти примеры показывают, что Маша довольно успешно воспроизводила форму авторитетного дискурса на всех уровнях языковой структуры — в лексике, фразеологии и грамматических конструкциях, в организации темпоральности и репрезентации авторского голоса. Как уже говорилось, настолько четкое следование форме авторитетного дискурса не было лишено смысла: оно давало говорящему доступ к тому, что Пьер Бурдье назвал «делегированной властью», которую некий институт делегирует официальному представителю, говорящему от его имени{162}. Чем в большей степени язык текстов и докладов Маши соответствовал форме авторитетного дискурса, тем в большей степени она оказывалась в позиции уполномоченного представителя государственного института, комсомола и тем большей делегированной властью этого интститута она наделялась. Это не только давало Маше определенные преимущества в системе государственных властных отношений, например, потенциально повышая шанс ее поступления после школы в вуз, но, что немаловажно, также повышало ее относительную независимость от контроля учителей. Делегированная власть идеологических институтов государства (таких, как комсомол или партия) могла в некоторой степени освобождать человека от контроля со стороны других, неидеологических государственных институтов (мы увидим примеры этой динамики властных отношений ниже). Как вспоминает Маша, «я старалась использовать как можно больше избитых идеологических фраз. Тогда учителя меня реже критиковали за недочеты в моей деятельности» (на посту секретаря по успеваемости){163}.

Маша достигла высокого мастерства в воспроизводстве стандартной, гипернормализованной формы авторитетного языка. Фиксированность форм этого языка позволяла им вырываться из исходного контекста, открывая тем самым пространство для создания новых непредсказуемых смыслов [88] , а значит, для личного творчества и воображения. Благодаря этой черте авторитетного дискурса Маша имела возможность наделять свою комсомольскую деятельность идеями, которые отличались от официально заявленных в комсомольских высказываниях и правилах. Хотя эти новые смыслы комсомольской деятельности обычно не противоречили коммунистическим ценностям и идеалам вообще, они, тем не менее, могли не совпадать со стандартной интерпретацией этих ценностей и идеалов.

Например, в обязанность Маши как члена комсомольского комитета входила организация системы шефства, в рамках которой те ученики, которые лучше других успевали по какому-то предмету, помогали отстающим. Для начала Маша по собственной инициативе решила организовать общешкольную систему сбора информации об успеваемости учеников разных классов по разным предметам. Получив доступ к классным журналам учителей, она построила сводную школьную таблицу успеваемости по всем предметам за несколько прошедших четвертей, что дало ей возможность проводить сравнительный анализ между классами, предметами и учителями и выявлять скрытые тенденции. Поначалу эта деятельность выглядела скучной формальностью, нужной только для отчетности и ни на что конкретное не влияющей. Но вскоре оказалась, что сводный анализ, проводимый Машей, имел неожиданно полезные результаты, поскольку благодаря ему удалось запустить более-менее работающую систему шефства между учениками школы и тем самым повысить общую успеваемость. Маша воспринимала эту работу как «важную и осмысленную» по крайней мере по двум причинам: во-первых, она действительно имела вполне осязаемый положительный результат и, вовторых, благодаря ей Маша получила определенную степень независимости от учителей и уважение в их глазах. Она вспоминает:

Андрей, секретарь комитета комсомола одного из ленинградских НИИ, о котором речь шла выше, постепенно усвоил из опыта своей комсомольской деятельности, что множество «бессмысленных» бюрократических процедур, которые он терпеть не мог, но в которых был вынужден участвовать, в действительности несло и некий положительный смысл — в контексте этой бесконечной рутины, и даже благодаря ей, могло быть организовано и множество положительных и важных, с точки зрения Андрея, сторон советской жизни. В качестве примера он называет «особую этику» отношений, существовавшую в среде его молодых коллег, для которых важными ценностями были социальное обеспечение, бесплатное образование, поддержка молодежи в ее профессиональной деятельности и «вообще, вполне реальная забота о будущем». Андрей научился разделять комсомольскую деятельность, которую ему приходилось организовывать, на два типа. Первый тип деятельности можно было выполнять, не вдаваясь слишком подробно в ее буквальный смысл. Ее Андрей называл «чистой проформой» или «идеологической шелухой» и занимался ею формально, для отчетности. Второй тип деятельности был прямой противоположностью первого. Андрей называл его «работой со смыслом», считал по-настоящему важным и общественно полезным, проявлял повышенное внимание именно к его буквальному смыслу и занимался им с удовольствием и вполне творчески. Временами эта «работа со смыслом» совпадала с буквальным смыслом провозглашенных идеологических задач комсомольской организации, а временами нет.

«Чистая проформа» включала в себя рутинные задания, «спущенные» из райкома, формальные выступления на собраниях, проведение ленинских зачетов, всевозможные проверки, составление отчетов об этой деятельности и так далее. Эта работа ни у кого не вызывала особого энтузиазма и в принципе сводилась к воспроизводству формы авторитетного дискурса в отчетах и выступлениях, без особого внимания к констатирующему смыслу этих документов и практик. Однако неверно было бы рассматривать эту формальную деятельность как бессмыслицу. Скорее, она приобрела в повседневном существовании новое важное значение, заключавшееся в создании необходимого контекста, внутри которого могла формироваться иная, «нормальная» жизнь — то есть жизнь относительно свободная от идеологии и государственного контроля, которая при этом совсем не обязательно воспринималась как противопоставление социализму или государству.

На практике, чистая проформа и работа со смыслом создавали условия друг для друга, и подчас их было непросто разделить. Андрей, как и комсорг Маша из предыдущей части, прекрасно понимал, что заниматься работой со смыслом можно только при условии, что выполняется чистая проформа, то есть произносятся стандартные речи, распределяется полуфиктивная общественная нагрузка, составляются отчеты о непроведенных политинформациях, на собраниях звучат заранее подготовленные «спонтанные» реплики из зала, принимаются заранее подготовленные решения и тому подобное [89] . Андрей научился сводить чисто формальную деятельность до возможного минимума, так чтобы она продолжала создавать необходимые условия для занятий работой со смыслом, не отнимая при этом слишком много времени и сил.

Из вышесказанного следует двоякий вывод. С одной стороны, понимание Андреем задач и ценностей комсомольской организации подчас сильно отличалось от того смысла, который официально в них вкладывался. С другой стороны, то, что идеологическая деятельность Андрея приобретала новый неожиданный смысл, совсем не означало, что он саботировал коммунистические идеалы как таковые или отрицательно относился к Советскому государству. Напротив, как парадоксально это ни звучало бы сегодня, для Андрея «идеологическая шелуха» и «работа со смыслом» были двумя сторонами одной медали — вещами не просто неразделимыми, но взаимообразующими. Именно в совокупности чисто формального отношения к одному виду деятельности и увлеченного занятия другим и состоял, по мнению Андрея, непростой процесс диалектического развития — процесс, который, несмотря на обилие бюрократической шелухи и проформы, все же шел, по его тогдашнему мнению, более-менее верно, в соответствии с тем, что он считал положительными моральными принципами, и в сторону правильного будущего.