— Есть.

— Далеко? Много?

— Далеко, — говорю. — Если вот так прямо идти на восток, то до Тихого океана, восемь тысяч километров — везде большевики…

Немцы насторожились, уставились на восток, даже за автоматы схватились, переспрашивают:

— Восемь тысяч пальшевик? Где?

— До океана восемь тысяч, — отвечаю.

Что-то полопотали между собой, а потом зареготали во всю глотку, видно, сообразили…

— О, гросс океан! Ми будешь там… А руссиш зольдат, пальшевик близко — есть?

— Чего не видел, того не видел…

И действительно, по пути мы не встретили ни одного красноармейца. Считали, что фронт далеко. Наверное, наши отошли стороной.

Гитлеровцы посовещались, приказали нам идти на запад, а сами покатили на восток.

Тут мы с Санькой и призадумались: куда податься. Путь один — на восток. Но прежде надо повидаться с семьей, решить, что с ней делать. Дома жена, пятеро детей, самому маленькому два месяца. Да еще мать-старушка.

Пришли домой, а там фашистов, что муравьев. Успели даже назначить старосту. Предатели к ним потянулись.

Встречаю Параску Гончарову.

— А, активист объявился! — говорит. — Не иначе — партизан. Иди, иди, зараз тебя расстреляют.

— Пусть стреляют, — отвечаю безразлично, хотя внутри что-то ёкнуло. А сам думаю: «Эх, почему не ушел сразу в лес?» Один товарищ сказал, что мой сосед Алексей Ильич Коренев и Иван Веткин в партизанах. Надо и самому туда подаваться. Но теперь труднее. Фрицы уже выставили заставы. В поселок пропускают, а из поселка ни-ни. И другое дело, опять же боязно за семью. Узнают немцы, что я в партизанах — всю семью расстреляют. По своей наивности тогда я еще думал, что сумею защитить детей. А на деле получилось защищать их надо было не так, как я хотел, а с оружием. Это я уже потом понял…

Одно из двух: или умереть ни за понюх табаку, или бороться. Бежал в Новую Шарповку. Попал на квартиру колхозника Секерина. Оказывается, туда заходили Ковпак, Руднев и Коренев… Связался с ними. На первых порах выполнял отдельные поручения партизан.

Как-то вечером сидим в квартире с Секериным. Время позднее. И тут врывается предатель-полицай с наганом.

— Руки вверх, большевики! — кричит пьяным голосом и грозит револьвером.

Федька Секерин юркнул во вторую комнату. Я остался один на один с полицаем. Между нами произошла потасовка. Верх оказался за мной… Оставаться в деревне опасно. Подался к партизанам. Меня зачислили в разведку…

На этом месте Семен Семенович обычно прерывал свой рассказ, задумывался, вновь и вновь переживая трудное время, потом продолжал:

— Вызывает как-то Семен Васильевич Руднев и приказывает привести из Путивля семью партизана Попова. Ей грозила расправа.

Прихожу в Путивль. Иду по улице Первомайской. До дома Попова — рукой подать. И, как назло, столкнулся с полицаем, бывшим агрономом Колосовым. Он вцепился в мой рукав.

— Попался, голубчик! — говорит, а у самого даже руки трясутся от радости. — Теперь ты от меня не уйдешь!

У меня с собой был пистолет. Первое, что пришло в голову — ухлопать. Но рядом немецкая комендатура. Выстрелю— и мне конец. Жалко отдавать жизнь за шкуру одного предателя. Ну, думаю, ты от меня никуда не денешься. Веди. Застрелю нескольких фашистов, потом тебя. Последнюю пулю— себе.

Смотрю, он тащит меня мимо комендатуры, и заводит к старосте города Бурцеву Александру.

— Вот он, партизан, — доложил предатель, втолкнув меня в кабинет.

Староста уже знал меня. У него я получал документ. Такой аусвайс, написанный по-немецки и по-русски.

— Хорошо, можете идти, — распорядился Бурцев, а когда Колосов вышел, зло спросил — Как ты к нему попал?

Объясняю: шел по улице, никого не трогал, а он ни с того ни с сего придрался.

— Видишь? — указывает на стопку бумаги. — Это доносы на триста человек с требованием расстрелять или повесить. Не хватало еще тебя — триста первого. Уматывай, пока не поздно.

Я, конечно, не заставил себя упрашивать… На этот раз пронесло. Так я и не понял, почему он меня отпустил. Может, не поверил предателю, что я партизан. А возможно, побоялся за себя, ведь документы мне он выдавал. Прошло немного времени, узнаю — посадили мою жену с грудным ребенком Сашей и старшим сыном четырнадцатилетним Мишей. Поместили их в камеру смертников. Пришлось выручать…

— А вот еще случай, — вспоминал Кадурин. — Фашисты окружили нас в Новослободском лесу. Это было в июне сорок второго года. Комиссар послал меня связаться с четвертой ротой Пятыщкина и девятой Бывалина. К тому времени каратели сумели проникнуть в лес, и я напоролся на их цепь. Первыми залпами подстрелили мою лошадь. Она упала и придавила мне ногу. Пока выбирался из-под коня, гитлеровцы уже рядом. Видимо, хотели схватить меня живым. Но я шмыгнул в кусты и, отстреливаясь, бежал. Помогли кусты и густой лес… Прибежал, доложил комиссару, что человек четыреста фашистов прут прямо к штабу.