Сие повествование повергло слушателей в трепет, несмотря даже на то, что погибший Карло Донати на еретика, а тем паче на ересиарха, ну никак не тянул, хотя бы по причине полного отсутствия мозгов. Но сказанное заставило многих задуматься, а, главное, совсем позабыть, к радости мессира Убертини, предположение о грибном отравлении. "Кара Божья" - эти слова, что и говорить, любого ужаснуть способны, и направление мыслей собравшихся изменилось. Покойнику припомнили, что в господнем храме он был нечастым гостем, постоянно по блудным домам шлялся и в винопитии умерен не был, к тому же гневлив был и старших не уважал, да и пакостей творил вообще изрядно...

Тут же, как водится, поползли шепотки и новые предположения - одно хуже другого.

– Скорее всего, просто рукоблудил над выгребной ямой, поскользнулся, да виском и стукнулся...

– Не исключено, что заразу подхватил галльскую, вот и помер...

Альбино увидел, что по ступеням спускается во двор Франческо Фантони, уже один, без девицы. Он вовсе не показался монаху радостным, напротив, имел недовольное выражение лица и мрачно озирал двор и столпившийся народ, но тут из бани появился медик, и все обернулись к нему. Мессир же Стефано, заметив обращенные к нему лица, тоже поморщился. Он понимал, что придётся едва ли не публично расписаться в собственном бессилии, а кому такое понравится? Тем не менее, врач вытер вспотевший лоб и сообщил мессиру Пандольфо, что представленный его вниманию мертвец умер от остановки сердца, точнее, от паралича сердца, однако причины оного ему не известны. Перед смертью у мессира Донати был обморок.

– А ведь с ним это уже было, - неожиданно подал голос Сильвестри, - он и на турнире однажды упал, но не на ристалище, а у шатра, и жаловался потом, что дышать не может и в груди болит...

Это припомнил и Монтичано, да и всех остальных словно отпустило. Слов нет, смерть мессира Донати настигла нелепая и грустная, но раз остановилось сердце - что тут попишешь?

Дождь к этому времени уже перестал, молодых отвели в их покои, и так как капитан народа решил вместе с Венафро вернуться к себе, то и все остальные гости почувствовали, что им пора восвояси. Поднялась обычная сутолока, никто не мог найти перчаток, куда-то подевались все шляпы, у мессира Сминоччи исчезла сбруя, а лошадь ускакала прочь с конюшни, но её поймали. Постепенно на длинных лестницах стало безлюдно, всюду царил ералаш, и несло винным перегаром. Стулья были раскиданы, скатерти залиты пивом, служанки громко жаловались, что выпивохи изгадили пол, и всюду валяются осколки стекла, а на скатертях видны отпечатки сапог и отметины шпор... Шарь теперь по углам со свечой иль с лучиной коптящей, да все вымывай...

Все эти жалобы, отнюдь не предназначавшиеся для посторонних ушей, довелось услышать мессиру Марескотти, который со своими людьми ждал, когда привезут телегу для покойника, мессиру Камилло Тонди, который во время сборов домой опять упустил кота и нашёл его под лестницей, да Альбино, который долго искал свой плащ, наконец обнаружил его у коновязи на чьем-то осле во дворе дома.

Новость о смерти мессира Карло Донати быстро разнеслась по городу, контрада Улитки, к которой принадлежал покойный, скликала людей на похороны. Ни мессир Тонди, ни Элиджео Арминелли, ни монна Фантони, никто из знакомых Альбино не выразил сугубой скорби по поводу этой смерти. Скорее наоборот. Случившееся развеселило сиенцев, никогда не отличавшихся сентиментальностью, до упаду. Они нисколько не изображали горя, рассказывая друг другу мерзкие подробности произошедшего, судачили напропалую и даже сочинили паскудную песенку "Отхожее место - конец нечестивых" с омерзительным припевом: "Над ямой выгребною!", повторявшимся после каждого куплета, а какой-то сугубый кощунник создал на эту тему даже хорал на мотив "Veni, Creator!"

Альбино, придя домой уже в сумерках, застал дома Фантони. Тот, непривычно грустный, наигрывал безотрадный напев, тихо подпевая:

Ты смертен, человек, и помни это,

Строй планы и верши свои дела,

Но пролетят часы, развеется зола,

И был ли ты?
– никто не даст ответа.

И горечь бед твоих и радость от побед

Не стоят ничего, и от веков, что были

Когда-то столь шумны, какой остался след?

Для слуха - легкий шум,

для ветра - горстка пыли...

Альбино не понимал, почему Франческо, к которому на шею сегодня вешались красотки, столь невесел? Из-за смерти в палаццо Убертини? Но ведь умерший вовсе не был его другом, напротив, они враждовали...

– Жаль, что всё так вышло, - он осторожно опустился на стул рядом с Фантони, - такая случайная, нелепая, внезапная смерть, - Альбино покачал головой, - без покаяния, без последнего напутствия...

– После блудной ночки ...
– в тон ему кивнул Франческо и усмехнулся, - да, в рай ему не попасть. Но вы ошибаетесь, мессир Альбино, смерть эта своевременна, справедлива и, уж конечно, неслучайна. Это, собственно, и не смерть-то вовсе...

Слова эти, произнесенные с недоброй и насмешливой миной, привели Альбино в оторопь. Он понимал, что Фантони знает, что говорит, ибо, в отличие от него, хорошо понимает происходящее в Сиене, и самого Франческо тут знает каждая собака, но подобное суждение говорило ещё и о том, что Фантони если и не соучаствует в убийствах, то молчаливо одобряет их.

– Вы уверены в этом?

Фантони рассмеялся.

– Нет. Это предположение, однако основания у него вполне достаточные, уверяю вас. Впрочем, это подлинно пустяки...- Франческо снова пробежал пальцами по струнам гитары.

Монах смутился. Он и верил, и не верил Фантони. Убить Донати не могли, это было ясно. Но слишком уж серьезен был тон гаера-весельчака, и слишком ненадежны глаза. Это не случайная смерть, утверждает он. Но почему? Неужели всё же шутит? Или он имеет в виду, что смерть эта именно провиденциальна - неизбежна, неотвратима и закономерна?