Не веря себе, мы вышли к трамваю. На своем место стоял кондуктор усталый. Сначала кондуктор, пассажиры. А между нами и кондуктором — инородно, отделяющий нас. Что-то вроде этого.

Всё было ясно. Требовались деньги. Мы только теперь об этом полумили.

Больше знаками, чем словами, мы спросили, сколько стоит проезд. Внимательно посмотрев на нас, оп сказал: сорок лир. Женщины мои вопросительно и несколько обеспокоенно оглядывались на меня. Все было в порядке. У меня как раз было столько.

Ячто-то такое делал в кармане.

— Сейчас, сейчас,— бормотал я, а сам все еще держал руку в кармане.

Женщины глядели на меня. Кондуктор ждал. Женщины вопросительно глядели на меня. «Сейчас, сейчас»,— говорил я. Ничего не получалось, все было напрасно.

Наконец дамы не могли больше терпеть этого, они спросили:

— Ну в чем дело? Есть у вас деньги или нет?

— Есть, есть,— говорил я, вертясь и пританцовывая. А сам изо всех сил старался.

Ничего не получалось.

Пора сказать, что тут произошло...

За день до этого мы были в Риме. В поезде у меня случилось несчастье. Перед тем я только что разменял доллар, получил взамен несколько круглых монет. Яположил, опустил их в карман куртки моей— мелкий, пришитый больше для вида карман. И вот, доставая платок, я вместе с ним выдернул и монетки. Они раскатились все в вагоне по полу и закатились под диван. Ну и черт с ними, я не полез. Но одна монета осталась. Серебряная монета, огромная, как юбилейная медаль. Чтобы ее сохранить, я, как та бабка, что едет в город на базар, завязал эту круглую монету в платок и для верности затянул и узлом.

И вот, обламывая пальцы, я незаметно для других пытался развязать его там. У меня ничего не получалось. Ядаже весь взмок.

Не мог же я на виду у моих дам и на виду у всех, как ни в чем не бывало, достать платок из кармана и начинать развязывать его.

Наконец я, ух, победоносно торжествуя заранее, развязал этот злополучный узелок, извлек эту большую с профилем итальянки, круглую, блестевшую как месяц, драгоценную монету в пятьдесят лир.

Он посмотрел на мою руку, отвернулся и сказал, что с нас нужно сто двадцать. Сорок лир с одного, сказал кондуктор, а нас трое...

— Но у меня больше нет!

Хорошо, что он не слыхал, не слышал, не понимал.

Обескураженный, я спросил еще, возьмет ли он доллар. Но он и тут мотнул головой. Нет, доллар он не возьмет. В магазине, там взяли бы, а здесь нет...

Нам оставалось только сойти.

Никто из тех, кто был в вагоне, не повернул головы, все сделали вид, что ничего не произошло. Деликатный народ итальянцы! Никто не повернул головы. Хотя все, конечно, видели, как вошли какие-то люди, не знающие языка, у которых не оказалось денег.

Женщины мои плакали.

По-видимому, мы уже опоздали. Корабль наш у шел.

Все-таки мы решили пока идти по линии, в ту сторону, куда шел этот трамвай. Нас отпустили всего на два часа, и мы уже пи па что не надеялись. Но не прошли мы, наверно, и полкилометра, как трамвайная линия повернула и мы увидели под фонарем на площади лошадку. В небольшом круге, обрисованном фонарем, стоял экипаж и где-то, в небе, высоко на уровне фонаря, сидел старик. Он спал.

— Эй! — крикнули мы ему туда.

— Порт, марино! — закричали мы.

Да, он нее понял и закипал головой. Порт, Марине. Он довезет.

— Доллар вы возьмете? — спросил я теперь заранее.

Да, доллар он возьмет.

Мы поехали. Дамы мои поднялись наверх. Ясел посередине. Мы сидели на мягких подушках, вверху у нас было что-то вроде тента.

Мы никогда не ездили в таком экипаже, так высоко. Мы двигались где-то между вторым и третьим этажами.

В руках у сидящего впереди нас возницы был длинным, на длинном шестике хлыст, а и ногах у нас стоял громоздкий, вроде старого фотоаппарата ящик, и в нем что-то тарахтело. Счетчик!

Лошадка, правда была захудаленькая, она была где-то внизу, а наш итальянец беспрерывно нахлестывал ее коротеньким

хлыстиком.

Спутницы мои визжали от удовольствия, а я самодовольно улыбался. Скоро появились уже знакомые прежние улицы и уже знакомые дома. Город спал.

Когда мы приехали в порт, на счетчике у нас не было и четырехсот лир, а корабль наш преспокойно стоял на рейде и даже еще не дымил.

Мы обрадовались... Мы прекрасно успели, мы зря волновались.

— Провезите нас,— сказали мы,— провезите нас по Санта Лючия!