– Хотел бы я знать, почему для свинксов они сажают деревья, а для людей – нет.

– Деревья для них священны, – ответила Джейн. – Пипо отмечал, что у большинства деревьев есть имена, и предполагал, что их называют в честь мертвых.

– А люди просто не вписываются в систему. Они не могут стать тотемами. Да, похоже на правду. Только, знаешь, мифы и ритуалы не появляются из ниоткуда. Существуют причины, обычно связанные с выживанием, сохранением вида.

– Эндрю Виггин – антрополог?

– Предмет изучения человечества есть человек.

– Попробуй изучить парочку людей, Эндер. Например, семью Новиньи. Кстати, компьютерную сеть запрограммировали так, чтобы ты не мог узнать, кто где живет.

– Значит, Босквинья не столь дружелюбна, как хотела казаться, – улыбнулся Эндер.

– Если ты станешь спрашивать, где живет такой-то, они узнают, куда ты пошел. И если им не захочется, чтобы ты туда попал, никто не будет знать, куда надо идти.

– Ты можешь убрать этот запрет?

– Я, собственно, уже.

Недалеко от ограды, рядом с куполом обсерватории, мигал огонек. Самый одинокий дом во всем городе. Дома, окна которых выходили на ограду, можно было пересчитать по пальцам, а этот еще стоял в стороне от всех. Интересно, Новинья решила поселиться здесь, чтобы быть поближе к забору или подальше от соседей? Впрочем, возможно, место для дома выбирал Маркано.

Ближайший район назывался Вила-Альтрас, а дальше вдоль реки тянулся район Ас-Фабрикас, который, как и следовало из названия, состоял в основном из маленьких фабрик, где выплавляли металл, синтезировали пластик, валяли шерсть, ткали, шили одежду, превращали в пищу доставленное фермерами сырье. Чисто, тихо, аккуратно. Самодостаточная экономика. А Новинья решила жить на задворках, на окраине, вне поля зрения, невидимкой. Теперь Эндер не сомневался, что идея принадлежала именно Новинье. Она никогда не была частью Милагре, не принадлежала к нему. Не случайно все три вызова пришли от нее и ее детей. Сам факт обращения к Говорящему от Имени Мертвых означал, что эти люди не считают себя членами католической общины, охватывавшей все человеческое население Лузитании.

– И все же, – сказал Эндер, – мне придется спросить у кого-то дорогу. Не стоит сразу же давать им понять, что они не в состоянии скрыть от меня информацию.

Модель города исчезла, и над терминалом возникло лицо Джейн. Она не позаботилась приспособить изображение к размерам голограммы, а потому ее голова была раза в четыре больше натуральной величины. Впечатляющее зрелище. Изображение очень точное, вплоть до пор на носу.

– Я бы сказала, Эндрю, что информацию они не могут скрыть от меня.

– Ты лично заинтересована в моей осведомленности, Джейн.

– Знаю, – подмигнула она. – Но ты-то – нет.

– Ты хочешь сказать, что не доверяешь мне?

– От тебя так и несет объективностью и справедливостью. Но я в достаточной степени человек, чтобы желать привилегий и предпочтения.

– Обещай мне, пожалуйста, одно.

– Все что угодно, мой корпускулярный друг.

– Когда ты решишь что-нибудь от меня скрыть, сообщи, пожалуйста, что у тебя есть что скрывать.

– Это слишком сложно для маленькой старенькой меня. – Она превратилась в карикатуру на чрезмерно женственную даму.

– Для тебя нет ничего слишком сложного. Джейн, будь добра к нам обоим, не надо ставить мне подножек.

– Что я должна делать, пока ты занимаешься неортодоксальным семейством Рибейра?

– Что? Выясни, чем отличаются члены этого семейства от всех остальных жителей Лузитании. Во всем. И еще – конфликты между ними и властями. Были? Есть? Назревают?

– Слушаюсь, мой господин, и повинуюсь. – Она начала быстро втягиваться в бутылку.

– Ты привела меня сюда, Джейн. Почему ты теперь пытаешься вывести меня из себя?

– Я не пытаюсь. И ты приехал сюда сам.

– У меня в этом городе явная нехватка друзей.

– Мне ты можешь доверить свою жизнь.

– За свою жизнь я не беспокоюсь.

Праса [11] была любимым местом футбольных игр городских мальчишек. Большинство просто выпендривалось: ребята показывали друг другу, как долго могут удерживать мяч в воздухе, пользуясь только ногами и головой. А в углу двое вели жестокую дуэль. Мальчик изо всех сил запускал мячом в девчонку, стоявшую метрах в трех от него. Девочка должна была принять удар не двигаясь, не отклоняясь, каким бы сильным он ни оказался. Потом она кидала мяч обратно – и тут уже мальчишка становился мишенью. Девочка поменьше подносила мяч, отлетавший достаточно далеко.

Эндер попытался выяснить у кого-то из ребят, где находится дом семьи Рибейра. В ответ они либо недоуменно молчали, либо пожимали плечами, а если Эндер настаивал, мальчик просто уходил. За какие-то несколько минут праса опустела. «Интересно, – подумал Эндер, – что такого наговорил обо мне горожанам этот епископ Перегрино?»

Дуэлянты, однако, не сдвинулись с места. Теперь, когда на прасе почти никого не осталось, Эндер заметил, что за дуэлью внимательно следит какой-то мальчик лет двенадцати. Со спины он выглядел как все другие ребята, но когда Эндер подошел ближе, то заметил, что с глазами у мальчика что-то не так. Прошла минута, прежде чем он сообразил. У паренька были искусственные глаза с металлическим блеском, но Эндер знал, как они работают. Только один глаз, фасеточный, по-настоящему «видит». Микропроцессор разделяет сигналы и передает мозгу такой же поток информации, что и бифокальное зрение. Во втором глазу – источник питания, тот самый микропроцессор и банк памяти. Обладатель электронных глаз может записать некий ограниченный объем изображений, что-то около триллиона бит. Дуэлянты использовали его как судью: если возникнут разногласия, мальчик сможет проиграть сцену, замедлив движение, и сказать, что, собственно, произошло.