Шрифт:
Миро сидел на склоне холма. Тени деревьев надежно скрывали его от любого наблюдателя-горожанина, зато сам он прекрасно видел большую часть Милагре: собор и монастырь на самом высоком холме, обсерваторию, тоже на холме, чуть дальше к северу, а рядом с обсерваторией, в лощине, в нескольких шагах от ограды, дом, в котором он, Миро, живет.
– Миро, – прошептал Листоед, – ты дерево?
Точный перевод идиомы пеквениньос. Для медитации им необходима полная неподвижность. Это состояние они и называют «быть деревом».
– Скорее уж травинка, – отозвался Миро.
Листоед захихикал высоким девчоночьим голосом. Смех не был естественным для пеквениньос, они просто выучили звук как знак, еще одно слово на звездном. Свинксы не выражали удовольствия смехом, – по крайней мере, так казалось Миро.
– Собирается дождь? – спросил Миро. Для свинкса этот вопрос означал: ты беспокоишь меня по моему или по твоему делу?
– Сегодня в прерии опять шел огненный дождь.
– Да. У нас гость с другого мира.
– Это Голос?
Миро опять промолчал.
– Ты должен привести его к нам.
Миро не ответил.
– Я зарою свое лицо в землю для тебя, Миро, мои руки и ноги станут бревнами для твоего дома.
Миро ненавидел, когда они его о чем-то просили. Выглядело это так, как будто они считали его могучим и мудрым существом, чью милость надо вымаливать. Что ж, если им так кажется, он сам виноват. Он и Либо. Не надо было играть с ними в Господа Бога.
– Я обещал, не так ли, Листоед?
– Когда, когда, когда?
– Мне нужно время. Я должен решить, можем ли мы довериться этому человеку.
Листоед ошарашенно уставился на него. Миро начал объяснять, что людей много, не все они знают друг друга и многие из них не заслуживают доверия. Он не в первый раз повторял эти слова. Свинксы просто не могли ему поверить.
– Как только смогу.
Внезапно Листоед начал ерзать взад-вперед по траве, дергая бедрами из стороны в сторону, словно у него жестоко чесался зад. Либо предположил однажды, что это движение свинксов аналогично человеческому смеху.
– Поговори со мной вперемешку, – прошипел Листоед.
Его всегда забавляло, когда Миро, да и другие зенадорес мешали слова звездного и португальского, и это несмотря на то, что его собственное племя пользовалось в обыденной жизни четырьмя языками.
Ну, если ему хочется португальского, он его получит.
– Vai comer folhas. Иди ешь листья.
– Почему это смешно? – удивился Листоед.
– Потому что это твое имя. Иди ешь фолас.
Листоед вытащил из ноздри какую-то букашку и сдул ее.
– Не груби, – сказал он. И ушел.
Миро проследил за ним взглядом. С Листоедом всегда было сложно. Миро предпочитал компанию свинкса по имени Человек. Конечно, Человек был умнее, и Миро приходилось все время быть настороже, но он хотя бы не проявлял открытой враждебности, как Листоед.
Когда свинкс скрылся из виду, Миро снова принялся смотреть на город. Кто-то шел по тропинке, ведущей к его дому. Двое. Тот, что впереди, очень высокий. А, это Ольяду с Кварой на плечах. Квара уже взрослая, пора бы… Миро беспокоился за нее. Она до сих пор не оправилась после смерти отца. На мгновение Миро ощутил горечь. А они-то с Элой надеялись, что смерть отца разрешит все их проблемы.
Он встал и попытался рассмотреть человека, шедшего за Ольяду. Не узнал. Не видел раньше. Голос. Уже! Он в городе не больше часа и уже отыскал их дом. Замечательно. «Не хватало мне только, чтобы мать узнала, что именно я вызвал его. Почему-то мне казалось, что Говорящий от Имени Мертвых будет более скрытен и не отправится прямиком домой к человеку, который пригласил его. Ну я болван. Плохо уже то, что он приехал лет на двадцать раньше, чем я рассчитывал. Квим наверняка доложит епископу. Он-то точно, а может, и кто-нибудь еще. Теперь мне придется разбираться с матерью и со всем городом в придачу».
Миро вернулся в лес и быстро зашагал по тропинке, ведущей к воротам. Назад. В город.
7
Дом семьи Рибейра
Миро, как жаль, что тебя в этот раз не было со мной! Конечно, у меня слуховая память получше и диалоги я запоминаю точнее, но сегодня я совершенно не могла понять, что происходит. Ты знаешь нового свинкса, того, которого называют Человек? По-моему, я видела, как ты разговаривал с ним за несколько минут до того, как отправился заниматься Сомнительной Деятельностью. Мандачува сказал мне, что его окрестили Человеком потому, что в детстве он был очень умен. О’кей, очень лестно, что в сознании свинксов так крепко связаны понятия «умный» и «человек», или, наоборот, оскорбительно, если свинксы хотели таким образом подольститься к нам. Но дело не в этом.
Затем Мандачува сказал: «Он уже мог разговаривать, когда только начал ходить». И тут он провел рукой линию в десяти сантиметрах от земли! По-моему, он хотел показать, какого примерно роста был Человек, когда начал самостоятельно передвигаться и разговаривать. Десять сантиметров! Правда, я могу и ошибаться. Если бы ты остался и видел своими глазами…
Если я все же не ошибаюсь и Мандачува имел в виду то, что я думаю, значит мы наконец получаем хоть какое-то представление о детстве свинксов. Если они начинают ходить – и разговаривать, ничего себе! – уже десяти сантиметров ростом, значит они намного позже людей покидают утробу и период внутриутробного развития у них существенно длиннее, чем у нас.
А дальше начался полный бред, даже по твоим меркам. Он наклонился ко мне и рассказал (с таким видом, будто это страшная тайна), кто отец Человека: «Твой дедушка Пипо знал отца Человека. Его дерево растет рядом с оградой».
Он что, спятил? Корнерой умер двадцать четыре года назад, разве не так? Ладно, допустим, это какие-то религиозные штуки, усыновление деревом и так далее. Но Мандачува произнес это так, что мне почему-то кажется: его следует понимать буквально. Двадцатичетырехлетняя беременность? Или Человеку потребовалось двадцать лет, чтобы из десятисантиметрового младенца превратиться в того роскошного свинкса, каким он стал? Или они каким-то образом сохранили сперму Корнероя?
Но это важно. Очень. Впервые свинкса, лично известного людям-наблюдателям, назвали отцом. И не кого-нибудь, а Корнероя, которого они ухлопали. Иными словами, самец с предельно низким статусом – казненный преступник – назван отцом! Это означает, что самцы, с которыми мы имеем дело, вовсе не отбросы племени, пусть даже многие из них так стары, что помнят Пипо. Они потенциальные отцы.
Более того. Если Человек еще в детстве прославился умом, зачем же его сослали сюда, в компанию несчастных, отвергнутых холостяков? Я полагаю, мы ошибались с самого начала. Мы работаем не с отбросами и холостяками, а с обладающей высоким статусом группой молодежи. С теми, кто «подает надежды» и в будущем, возможно, достигнет высот.
А потому все твои выражения жалости по поводу того, что пришла твоя очередь заниматься Сомнительной Деятельностью, а мне придется сидеть дома и составлять Официальные Подделки для ансибля, не стоят кучки Неприятных Выделений! (Если я буду спать, когда ты вернешься, разбуди меня и поцелуй. О’кей? Я сегодня заслужила.)
Записка от Кванды Фигуэйры Мукумби к Миро Рибейре фон Хессе, извлеченная из файлов Лузитании по приказу Конгресса и предъявленная в качестве вещественного доказательства на Процессе in absentia[18] ксенологов Лузитании (по обвинению в государственной измене)