– Ренегаты, – сказал он вслух.

– Что? – переспросил Миро. – Что?

– Ренегаты. Те, кто отрекся от своих и объявляет родней врагов. Ренегаты.

– А… – кивнул Миро.

– Мы не ренегаты, – сказала Кванда.

– Они самые, – улыбнулся Миро.

– Я не отрекалась от человечества!

– Если пользоваться тем определением человечества, которое дает епископ Перегрино, мы отреклись давным-давно.

– Но по моему определению…

– А если пользоваться твоим определением, – вмешался Эндер, – свинксы – тоже люди. Именно поэтому вы и есть ренегаты.

– А мне казалось, вы обвинили нас в том, что мы обращаемся со свинксами как с животными, – удивилась Кванда.

– Когда не признаете за ними права на ответственность, когда боитесь задавать им прямые вопросы, когда пытаетесь обмануть их – тогда вы обращаетесь с ними как с животными.

– Иными словами, – повернулся к ней Миро, – когда мы выполняем приказы Комитета.

– Да, – твердо сказала Кванда, – да. Тогда это правда. Мы действительно ренегаты.

– А вы? – спросил Миро. – Почему вы стали ренегатом?

– О, человечество давным-давно послало меня к чертям. Вот так я и сделался Говорящим от Имени Мертвых.

И тут они выбрались на поляну.

За обедом не было ни матери, ни Миро. Эле это казалось просто замечательным. Когда кто-либо из них сидел за столом, Эла теряла свою власть старшей и не могла справиться с детьми. При этом ни Миро, ни мама не пытались занять место Элы, место хозяйки. Никто не слушался Элы, хотя только она и пыталась поддерживать порядок. А потому в доме было куда спокойнее без матери и старшего брата.

Не то чтобы малыши без них вели себя особенно хорошо. Они просто меньше сопротивлялись и перечили. Эле приходилось только время от времени рявкать на Грего, чтобы он не пинал Квару под столом. Да и Квим с Ольяду держались тихо, не шпыняли друг друга. До конца обеда.

Квим откинулся на спинку стула и зло улыбнулся младшему брату:

– Так это ты показал этому шпиону, как забраться в мамины файлы?

Ольяду повернулся к Эле:

– Ты снова забыла захлопнуть Квима, Эла. Тебе следует быть аккуратнее… – Этой шуткой Ольяду просил ее вмешаться.

А Квим не хотел, чтобы Ольяду получил поддержку.

– В этот раз Эла не на твоей стороне, Ольяду. На твоей стороне никого нет. Ты помог этому проклятому шпиону пролезть в файлы матери, а значит, точно так же виновен, как и он. Он слуга дьявола, и ты тоже.

Эла почувствовала, как Ольяду закипает яростью. На мгновение перед ее глазами промелькнула картина: Ольяду швыряет в Квима тарелкой. Но она напрасно тревожилась. Ольяду успокоился.

– Извините, – сказал он. – Я не нарочно. Мне очень жаль.

Он сдался. Уступал Квиму. Признавал его правоту.

– Надеюсь, – вступила Эла, – ты сожалеешь, что твоя помощь Голосу не была сознательной? Надеюсь, ты извинялся не за то, что стал ему другом.

– Конечно, он просит прощения за то, что помогал шпиону, – прошипел Квим.

– Потому что, – холодно продолжала Эла, – все мы должны помогать Голосу всем, чем только можем.

Квим привстал и перегнулся через стол, чтобы прокричать ей в лицо:

– Что ты несешь?! Он шпионил за матерью, он вынюхивал ее секреты, он…

К своему удивлению, Эла тоже вскочила, оттолкнула Квима и сама перешла на крик:

– Ее тайны породили половину той отравы, что заливает этот дом! Ее секреты искалечили всех нас и ее саму в первую очередь. И наверное, единственный способ исправить все это – выкрасть все эти тайны, вытащить на поверхность и уничтожить! – Она попыталась взять себя в руки. Оба мальчика – и Квим, и Ольяду – стояли перед ней, прижавшись к стене, как будто ее слова были пулями, а столовая – местом расстрела. Спокойно, но настойчиво Эла произнесла: – С моей точки зрения, Говорящий от Имени Мертвых – наша единственная возможность снова стать семьей. И секреты матери – единственный барьер на этом пути. Поэтому сегодня я рассказала ему все, что знала о содержании ее записей. Я отдала ему каждый кусочек правды, какой смогла найти.

– Тогда ты – самая страшная предательница из всех, – пробормотал Квим. Его голос дрожал. Он готов был заплакать.

– Я утверждаю, что с нашей стороны помощь Говорящему – это акт лояльности, – ответила Эла. – Мы не можем больше подчиняться матери, потому что она стремится – она всю жизнь этого добивалась – только к самоуничтожению и к гибели своей семьи.

И тут Элу ждало новое потрясение: заплакал не Квим, а Ольяду. Когда ему имплантировали искусственные глаза, слезные железы, естественно, удалили, а потому глаза не влажнели, и ничто не могло предупредить остальных о его состоянии. Мальчик со стоном согнулся пополам, потом сполз по стене на пол, уткнулся головой в колени и разрыдался. Эла поняла отчего. Она сказала ему, что его любовь к Голосу не предательство, что он не совершил греха, и он поверил ей, понял, что это правда…