«Бей!
– Юрий бешено подгоняет коня.
– Эх, только б владимирцы не схватились! Да авось не смекнут, не спохватятся, тупорылые! Бей! Бей!..» - без слов кричит Юрий, а губы тянутся в диком неудержимом смехе.

Вот, поди ж ты: чуть ли не проклят с утра человек и не знает, доживёт ли до вечера, а весело нынче Юрию, лихо как весело!

Так нещадно гнали по вихлястой дороге, слабо пробитой редкими путниками вдоль Клязьмы, что заморённые кони начали падать под всадниками. И то сказать, бежали аки черти от ладана! Выбитые из седел бросали коней околевать на Дороге, иные даже седельных сумок с них не снимали - пешими бросались вдогон. А чтобы легче было бежать, ухватывались за сбрую, а то и самые репицы лошажьих хвостов.

Юрий не велел останавливаться, хотя и пообещал, что, достигнув лодий, дождётся отставших на берегу. Коли они, конечно, не больно сильно отстанут. Вот и растянулся Юрьевотряд чуть ли не в три версты, но и до нужного места по всем приметам не более того оставалось, когда и под князем, виляя на косых ногах, закачался на стороны крепкий, осанистый жеребец кауровой масти.

–  А-а-а!
– Юрий успел соскочить с седла, прежде чем каурый, мелко задрожав, подломил передние ноги и ткнулся мордой в жёлтый песок, тут же залепивший мокрые ноздри, жадно хватавшие воздух.

Юрий стряхнул с портов кроваво-жёлтую пену, которой каурый закидал ездеца, носком сапога пнул с досадой по конскому крупу, хотя уж и видел, что тот более не поднимется - так, от одной досады. Больно уж нехорош знак был, что конь под ним пал. Под другими-то ничего, а вот ему пешим было оставаться никак негоже. Да, ясное дело, он и не остался бы пешим, а все одно нехорошо это было, что конь под ним пал.

Тут по прежнему своему обыкновению во всём быть для князя первым и спешился Костя Редегин. Во всяком случае, Юрий именно так это и понял, когда боярин подвёл ему своего коня. Ан у Константина-то, оказывается, совсем иное на уме было.

–  Вот, князь, возьми коня моего. Авось он дотянет, - сказал Редегин, пыльным рукавом обтирая пот из-под шапки и оставляя на лбу грязные потеки. При этом усмехнулся он как-то странно. .

–  Авось дотянет, - оглядывая крепкого, низкорослого татарского коника, кивнул Юрий.

–  А я вишь князь, - все так же странно усмехаясь, продолжал Редегин, - далее-то не потяну с тобой.

–  Ништо, Константин, - и на этот раз не придал значения его словам и усмешке Юрий, - чую, рядом уже эти лодьи! Не к Мурому ж их угнали!

–  Не слышишь, Юрий, что говорю!
– возвысил голос Редегин.

Юрий взглянул удивлённо:

–  Что говоришь?

–  Я-то далее не потяну с тобой! И Юрий понял!

«Вон что!..»

Давно уже, с той самой битвы под Переяславлем-Рязанским, их отношения сильно разладились. Разумеется, Юрий не завял, что Костя Редегин спас ему жизнь. Однако же и вспоминать о том не любил. А вот то, что окольный боярин уличил его в трусости да чуть ли не силком от бегства позорного удержал, большой занозой засело в памяти.

Шибко не любил Юрий выглядеть слабым в чужих глазах. Таков уж он был человек: не прощал того, за что должен был быть благодарен! Слишком высоко себя чтил, чтобы быть хоть кому-то в чём-то обязанным. Потому, наверное, и отдалил от себя Редегина. И в Переяславль его за собой не позвал. Лишь много позднее, уж после смерти батюшки и после счастливого взятия Можайска, когда вполне определилась будущая неизбежная борьба с Тверью и возникла нужда в надёжных доверенных людях, Юрий вновь кликнул к себе Редегина. Однако в ответ благодарности не почувствовал. И той сердечности, что ^некогда была меж ними, более не возникло. Юрий тогда решил, что затаил на него обиду боярин. И ему не понравилось, ишь, каково гусь вознёсся - обиделся!

Хотя до чужих обид Юрию никогда дела не было, как-то он даже подлестился к Константину:

–  Нечего тебе на меня обижаться-то. Я же люблю тебя, Костя. Ну а коли вчера чем обидел, так завтра сторицей отплачу - ты ж меня знаешь!

–  Знаю, - кивнул Редегин.
– А что касаемо обиды, так нет её у меня - ты в своей милости волен, - и, усмехнувшись так же, как нынче, недобро, добавил, хотя никто его за язык не тянул: - Однако же ты-то, князь, видать, меня худо знаешь, коли плату сулишь: я ить тебе не холоп закупной, я ить тебе не из корысти служу…

«Вон что! Не в гордости и не в обиде суть дело - знать, уж тогда не по нутру было Костяну то, что я на дядю удумал подняться! Что ж раньше-то об том сказать не решился?! Али смутили его слова Максимовы? Иным-то прочим и дела нет, что там грек вякал - они за мной живут, на то я им князь! А он мне, вишь, не холоп!..»

–  Что, не хочешь славы моей?
– тихо, каким-то свистящим шёпотом спросил Юрий.

Последнее время и без того он, как в лихорадке, маялся. И малая закавыка приводила в бешенство. А ныне, после всех этих владимирских треволнений да пустословий, князь и вовсе готов был к гневу, как береста к огню. Высеки искру - полыхнёт!