— Какой еще праздник?

— Учитель там что-то задумал в школе, — улыбнулась жена. — Я уже и деньги сдала. Восьмое марта же скоро, сам понимаешь.

— А во сколько этот праздник?

— Начнется в шесть вечера, часа на два все, я думаю.

— Восемь! — охнул Сергеев. — Так поздно! Да вы с ума сошли! А домой ты как по темноте? И речи быть не может.

— Ну, па-а-ап! Всем можно, а мне нет? — в глазках у Лены блеснули слезы. — Ты сам ночью уходишь на свою «Скорую», а мне нельзя?

— Ты маленькая, — отрезал отец. — Вырастешь — тогда ходи на здоровье.

— Ты всегда так говоришь!! — девочка топнула ногой и убежала в свою комнату.

— Леш, ну чего ты, в самом деле? Пусть ребенок сходит…

— Дин, о чем ты вообще? Я буду на смене, ты — еще даже домой не доедешь с работы, хочешь, чтобы она одна шла? В наши чудесные времена? По темноте?

— Да не пойдет она одна, — примирительно сказала жена. — Я попрошу кого-нибудь из родителей, чтобы ее довели до дому. А дверь она, сам знаешь, никому не откроет.

— Кого ты попросишь?

— Она с Риммой дружит, я с ее мамой здороваюсь. Она нормальная женщина, да и живет отсюда в трех домах. Доведет.

— Доведет, — недовольно сморщился Сергеев, не находя аргументов, но и не желая сдаваться. — Это вы меня доведете своими праздниками.

— Не доведем, — целуя его в щеку, сказал Дина. — Иди, извиняйся, а я посуду помою.

— Матриархат, — с деланной обидой буркнул Алексей. — Обложили со всех сторон.

Он поднялся со стула и направился к закрытой двери в комнату дочери. На двери висел альбомный листок со старательно нарисованным фломастером большим красным крестом и надписью печатными буквами: «НЕ ВХОДИТЬ ИДЕТ ОПИРАЦИЯ». Отец усмехнулся. Фельдшеренок растет. Он осторожно постучал, ответа, разумеется, не дождался, толкнул дверь.

Лена, нахохлившись, угрюмо сидела в углу. Забытый Степан валялся на кровати, укоризненно глядя на вошедшего и покачивая размотавшимися бинтами повязок.

— Ты что же это больного бросила?

Дочь зло фыркнула, не поворачиваясь.

— Больных бросать нельзя. Сама же написала — операция идет.

— Ты «Скорая», ты его и лечи, — отрезала Лена.

Алексей, вздохнув, сел рядом с ней. Протянул «больного», которого Лена, после небольшой паузы, забрала. Потом шлепнул себя по бедру.

— Ну, долго ты еще?

Лена привычно перебралась к нему на колени, не меняя, однако, кислого выражения лица.

— Пойми, заяц, я абсолютно не против того, чтобы ты пошла на праздник. Но я переживаю за тебя.

— Ты за меня всегда будешь переживать, — уныло сказала дочь. — И что мне, всю жизнь никуда не ходить?

— Сдаюсь. Не бей лежачего.

— Сидячего.

— Висячего.

— Ползучего, — против воли захихикала Лена и полезла щекотаться. Алексей ловко поймал ее ручку.

— Давай договоримся так, фельдшеренок. Как члены одной бригады, мы можем друг другу верить?

— Это как ты и дядя Коля?

— Именно.

— Можем, — кивнула Лена.

— Иди на свой праздник завтра, но обратно тебя доведет мама Риммы. Мы с ней договоримся. И никаких посторонних уходов в кафе или еще куда. Сотовый твой постоянно включен. Вопросы есть?

— Нет. Спасибо, доктор, — дочь торопливо обняла его за шею, обдав запахом детского шампуня.

— Ну, уж нет! «Спасиба» мне и на работе хватает, накушался. За это ты сейчас, при мне, наложишь Степке повязку на голову и шину на ногу так, как я показывал, а не как тебе подсказала твоя бурная фантазия. На все даю пять минут.

— Па-а-ап! Я же все правильно сделала. Она сама сползла.

— Время пошло, — строго сказал Сергеев, бросив демонстративный взгляд на висящие над кроватью часы. — И обезболить не забудь.

Валентин лежал на кровати, чувствуя, как бьется его сердце, а по виску ползет холодная капля. Десятая уже по счету. Все мышцы ныли, как после долгого подъема на гору, в коленях и локтях начинало покалывать, словно в суставы кто-то насыпал иголок. Это знак того, что скоро к этому нытью прибавятся судороги, скручивающие эти самые мышцы в тугой, пульсирующий нетерпимой болью, комок. А что будет дальше, даже думать не хотелось. Денег больше не осталось. Более того, за последний раз он остался хорошо должен. Сейчас идти к Томазу — смерти подобно. Но организм, привыкший к опиатам, просто криком кричал, не давая покоя.

За стеной грохотали посудой алкаши-соседи, выясняя свои мелочные проблемы в тысячный, кажется, по счету, раз. На лицо Валентина на миг вползла кривая усмешка — да что вы знаете о настоящих проблемах, шваль? Живете от стакана до стакана…

Он поднял руку — кисть тряслась, словно чужая, против воли. Нет, так не пойдет. Надо уколоть хоть что-то! Хоть что-нибудь!

Валентин торопливо обшарил все ящики в комнате, в тщетной надежде найти спрятанные мамины заначки. Нет, мать, эта хитрая сучка, наловчилась деньги забирать с собой. Ууу, тварь! Хочет сына в гроб загнать, не иначе.