Скепсиса в виде и в голосе дядюшки хватило бы на целый взвод великих театральных режиссеров вкупе с недоверчивыми апостолами:

— Доверие — согласен, заслужил. Но это твой единственный успех. Могу допустить, что эти твои кристаллы сделают тебя или даже группу драконов много сильнее. Если ты не преувеличил собственные таланты в вычислениях, ты можешь также оценить, насколько именно…

Я скромно шевельнул гребнем.

— но ты, как и любой другой дракон или человек, все равно не дотянешься до уровня мощи Великого мага. Просто потому, что только он сам знает все свои возможности. Но даже если ты каким-то образом дорвешься до этой информации, то и тогда не сможешь ею воспользоваться.

Кнарр с очевидностью предполагал, что я что-то такое знаю, но, вглядевшись, понял свою ошибку и дал пояснение:

— Клятва не даст тебе это сделать.

Все стало полностью понятным, но я все же уточнил:

— Какая клятва?

Удивление собеседника было вполне искренним:

— Как же тебе не сказали? Перед окончанием школы все драконы приносят клятву Великому магу в верности и покорности. Точная формулировка вот какая…

Все драконы! Это значит, что Ас-Тор сам по себе и есть та цепь, которая удерживает моих соплеменников. И от нее надо избавляться. И я не знаю, как это сделать. Над этим надо очень хорошо думать. Но прежде получить ту информацию которую я считал как бы не основополагающей.

— Вы мне обещали…

И дядя, будучи самых честных правил, выполнил обещание.

Номинальной властью обладал Совет Старейшин, но это я и так знал — школьный курс. Фактическая власть была целиком за военной верхушкой. Верховный главнокомандующий был даже не первым. Главный штаб — вот это было гнездилище власти.

Великий маг не поскупился на крючки для удержания драконов. Клятва — оно, конечно, хорошо, но были также: продвижение по службе, жратва (я молча удивился), а еще: услуги магов жизни. Правда, почему-то оказывалось, что продление жизни отнюдь не всегда шло на пользу: как только облагодетельствованный допускал промах, эта привилегия уплывала навсегда. Иногда вместе с жизнью. Казнить, правда, не казнили, но направляли на такой участок боевых действий, на котором выжить весьма проблематично.

Рассказ затянулся. Мне уже пора было улетать, но (ох, грешен!) я не отказал себе в легкой подковырке:

— Дядя Кнарр, вы правы: выход пока что не просматривается. Но отсюда не следует, что он вообще не существует.

Родственник не упустил случай вернуть должок с процентами:

— В таком случае не откажи в услуге: сообщи о плодах твоих глубоких размышлений.

На этом мы распрощались.

Во время полета думалось почти хорошо. Почти — поскольку мой пилотский уровень не позволял лететь полностью автоматически. И все же мысли удавалось складывать в рядок. Другое дело, что ни один элемент ряда не давал ответа на сакраментальный вопрос: как обойти клятву. В ней помимо всего прочего значилось: не вредить Великому магу Ас-Тору действием или бездействием. О мыслях речи не было.

На полпути я назначил себе остановку. Под крылом кстати оказался солнечный взгорок. На нем цвела земляника, но ягоды, если и попадались, то зеленые.

И тут я почувствовал эмоции Другого. Это было желание… чего? Я знал, что сожитель в моем мозгу — сластена. Об отсутствии вкусненького жалеет? Нет, тут что-то иное.

— Хотел бы я знать: чего тебе надобно?

Эту фразу я произнес вслух. Ответом была весьма настойчивая просьба… или стремление… может быть, он хочет заговорить? Так чего же не скажет мысленно? Или я не слышу? Или не способен на это?

Тут-то и возникла догадка. Я снова задал вопрос вслух:

— Ты можешь говорить со мной?

Эмоции, как мне показались, имели отрицательный окрас. А диалог-то возможен!

Очень давно мы с друзьями играли в угадайку, где можно было задавать только вопросы, на которые можно ответить «Да» или «Нет». Уже во взрослом состоянии я узнал легенду о происхождении этой игры: воину, попавшему в плен, отрезали язык; он добрался до своих, но не мог доложить о добытой развединформации. Начальник оказался умен: он стал задавать нужные вопросы и выкачал все нужные сведения побитно.

После недолгой беседы я понял, что Другой вполне разумен. Но протокол связи показался мне чересчур медленным. Сыграли изобретательские наклонности:

— Можешь ли ты чувствовать мои мысли? Имею в виду: если я сейчас задумаю число, способен ли ты его угадать?

— Нет.

Это хорошо и плохо одновременно. Хорошо, поскольку слегка наивный Другой не должен знать всей подробности той каши, что я собираюсь заварить. Плохо, ибо рано или поздно меня вышвырнут из этого тела. Тогда в нем останется лишь Другой, а ему понадобится освоить те знания, что есть у меня. Частично, по крайней мере. Ладно, пробуем иные заходы.

— Можешь ли ты видеть то, что вижу я?