Шрифт:
– Непременно, — подхватил игру Сергей. — Он от вас на агробазу пошел, через поле?
– Вышел на трассу, вон туда, в обход тюрьмы.
– И не оглянулся?
– Оглянулся. И не один раз. Даже постоял. Потом ушел.
Отозвав женщину в сторону, Морозов тихо сказал:
– Загулял он. Бабенка у него здесь. Надо бы ему выговором за безделие, да не пойман — не вор. Ты погляди, куда он на трассе заходит, его красотка тут живет…
Чушь городил, сам себя ненавидел, но как-то надо добираться до истины! Если Берлавский заходит в это учреждение, то улика весомая. Одно дело по вызову, как вызывали Морозова, другое, когда идет тайком.
Вместе с Хорошевым они чаще стали бывать на том поле. И однажды старшая звена пошла им навстречу.
– Опять тупые тяпки? — спросил Морозов.
– Вострые, вострые, Михаил Семеныч расстарался. Был два раза, даже сам поработал с нами. И все туда посматривал, на трассу. Потом и сам пошел, мы как раз сели отдыхать, оттель всю улицу видно. Зашел в первый дом, с крыльцом который. Долго не выходил, выскочил — и в поселок…
– Да, присушила его краля, — с недобрым смешком отозвался Морозов.
Когда остались одни, переглянулись.
– Не улика, но все же. Наверное, надо его прямо спросить.
– Нет. Расскажем капитану, пусть разберется. Иначе райотдел отыграется на нас с тобой. Они своих сексотов оберегают. Если капитан «расколет» Берлавского, то станет известен и второй мерзавец. Видимо, это все же прораб, его в совхоз перевели с прииска, тут и освободили. Я поговорю с капитаном. Ты ничего не знаешь и не ведаешь, тебя допросили, второй раз с ними лучше не встречаться. И, ради Бога, ни слова об этой истории жене. Вы еще не расписались?
– Нет. Оля что-то откладывает. Не могу понять почему.
Минула еще неделя, другая. Никого и никуда не вызывали. Капитан, конечно, имел разговор с Берлавским, но агрономов о том не извещал. Судьба арестованных его уже не занимала, знал, что «тройка» в своей «работе» брака не допускает. Но осведомителей в совхозе терпеть не хотел, они могли оклеветать кого угодно, даже его самого.
В день заседания «тройки» ни Берлавского, ни прораба Муханова на работе не оказалось. Они появились к вечеру. Капитан пришел на агробазу, поманил Берлавского в конторку и запер за собой дверь.
Кто видел, как вышел после долгого разговора агротехник — с потухшими глазами, неровным шагом, как, спотыкаясь, добрел до своего жилья и не выходил оттуда до ночи, — тот сделал для себя вывод: это раздавленный человек. И не капитан был тому виною, а собственный зловещий поступок, который нельзя оправдать. Сказавшись больным, Берлавский передал через пилорамщика заявление Хорошеву с просьбой об увольнении. Приказ был написан в тот же день. Больше этого человека в совхозе не видели.
Капитан намекнул, что агротехник, кажется, получил разрешение на выезд с Колымы. Иудины сребреники помогли…
– Другого доносителя он назвал? — спросил Хорошев.
– Нет, конечно, тем более, что мы уже угадали его. Прораб Муханов. Как его обрабатывали и где — не знаю. Берлавскому больше досталось на следствии. Били его. Прораб у нас не задержится. Черт знает что делается! — вдруг вырвалось у капитана. — Опять взялись сажать. Конца-краю не будет!..
И прикусил язык. Хорошев взял его под руку.
– Спасибо за доверие, за вашу позицию, Николай Андреевич. Вы правы в своем гневе. Чем это грозит обществу, даже представить трудно. Война, а они… Дело надо делать, а мы все ходим и переживаем: вдруг в совхозе остались еще сексоты? Работа на ум нейдет.
ПЕРЕЛОМНЫЙ ГОД
Между осенью и зимой на Колыме устанавливается недолгая пора, когда трудно понять, что за время года на дворе.
Замерз и не опал побуревший лист на деревьях. Небо неделями не меняло своего пепельного цвета. Ни ветра, ни солнца. А ночные морозы доходили до двадцати ниже нуля. Промороженный грунт таил под собой и талую землю: когда по полю шел трактор, то стоял гул — это содрогалась корка мерзлой поверхности.
Именно таким был октябрь сорок третьего в Сусумане. Поля оголились, в теплицах добирали последние помидоры, из коридоров выносили охапки ботвы и стеблей, а печи еще топили; впереди была тяжелая работа — смена почвы на стеллажах, зимняя приборка и очистка парников от сгоревшего навоза: отдав тепло растениям, навоз превратился в черный и жирный перегной. Место его было на полях.
В этот месяц почта принесла в Западное управление запрос из Магадана о переводе главного агронома А. Ф. Хорошева в совхоз Дукча.
Кораблин побывал с бумагой у Нагорнова, тот вспыхнул, оскорбленный, и тут же вспомнил свой разговор с Хорошевым, добрый, даже товарищеский, что редко бывало с подполковником. Он обещал Хорошеву отпустить его. И, к удивлению своего заместителя, сказал:
– Да, у нас с ним был разговор. Я в принципе согласился. При условии равноценной замены. Кого на место главного?