Черным по белому было напечатано: «В недельный срок отправить в сборный лагерь сорок трудоспособных мужчин из числа заключенных. По распоряжению Главка отправить также исправный бульдозер с тремя механизаторами и две автомашины». Начальник УРО СВИТЛ НКВД полковник Антонов.

– Это какая-то нелепость, — Сергей оттолкнул бумагу. — Требовать от нас все больше продуктов и в то же время грабить. И почему УРО распоряжается даже машинами? Это дело самого Дальстроя, а не какого-то Антонова.

– Я обязан выполнить директиву, — сказал капитан.

– Не торопитесь, — Добротворский посмотрел на агронома. — Сергей Иванович, придется вам… Я нездоров. Да, завтра утром, на У-2 из Балаганного. И прямиком — в Маглаг. Они, видимо, не в курсе. Отстоять во что бы то ни стало! Кузьмин мало что может. Только сама Гридасова.

Легкий самолет вез в город больную женщину — орочолку. Морозов втиснулся позади нее. Болтаясь на упругом ветре, самолет летел низко, лавировал в воздушном потоке. Но сел удачно, с первого захода. И в десять утра Морозов был уже у Табышева.

– «ЧП»? — спросил тот, увидев друга в дверях.

– Да, такая вот бумага…

– Сейчас мы пойдем с тобой к Гридасовой. Только она и может. Если захочет, конечно. Вчера мы с Кузьминым в оптимистических тонах рассказали ей о совхозе. Даже о потребном аммонале. Она приказала подготовить такую заявку. А сегодня… Только она! Посиди, я узнаю — здесь ли.

Через три минуты он возник в дверях, поманил и пошел впереди по коридору с красной дорожкой. Открыл дверь, обитую добротным дерматином, пропустил Сергея и вошел сам.

Девица-секретарь показала на другую дверь, разрешая войти.

– Можно, Александра Романовна? — каким-то особенным тоном спросил Табышев, приоткрывая вторую дверь.

И кивнул Сергею.

Из кабинета на них пахнуло запахом хороших духов и теплом. Хозяйка стояла у трюмо, разглядывая себя. Она повернулась, протянула руку Табышеву и Морозову.

– Вот вы какой! Я представляла вас старше.

И опять повернулась к трюмо.

Да, красивая женщина в расцвете лет. Смуглое крупное лицо, темные густые волосы, уложенные каким-то особенным манером, плотная, несколько полноватая фигура, достойная осанка женщины, знающей себе цену.

Поворачиваясь к посетителям, вдруг улыбчиво спросила:

– Как мне это платье, мальчики? Не полнит фигуру?

– Что вы! Оно вам очень идет. И сидит хорошо, — в два голоса ответили агрономы-просители.

– Да-а? Ну что же, примем оценку к сведению. Спасибо. Ведь это платье я надела впервые. А теперь присаживайтесь и расскажите, какая-такая срочность привела вас сюда.

Они сели и рассказали. Показали копию предписания. Морозов еще сказал:

– Мы выполняем директиву Дальстроя о развитии огородов на Колыме. Самый крупный совхоз наш. Мы намереваемся добавить в следующем году еще сто или сто пятьдесят гектаров пашни. Но мы технически бедны, у нас всего четыре трактора и семь автомашин. Приказано отправить трактор и две машины. Мужчины в совхозе — только механизаторы или конюхи. Сорок три человека — это почти половина специалистов. Кто будет работать на машинах и на конях? Что-то странное в этом приказе Антонова. Видимо, в обход Маглага.

Наверное, Морозов очень волновался, чувствовал, как горят щеки. Гридасова смотрела на него с улыбкой, казалось, что хочет сказать — стоит ли так расстраиваться?

Но сказала другое.

— Думаю, что дело поправимое. Тем более, что без моего согласия. Приятно, что вы так близко к сердцу принимаете совхозные дела. Конечно, приказ унизительный и для меня. Ведь я ничего не знаю…

И положила руку на белый телефон, помедлила, тряхнула головой и подняла трубку. Послышались гудки вызова, потом щелчок и густое: «Да-а!».

– Иван Федорович, это я. Да, я. Тут такое дело. В Тауйском совхозе без моего ведома распорядились забрать машины и людей. Там и сегодня некому работать.

– Что ты хочешь? — прогудел телефон.

– Отмени это предписание. Дай мне возможность работать, чтобы совхозы могли…

Фразу закончить не удалось. Из трубки загремел плебейский мат. Глаза у Гридасовой вспыхнули. Она бросила трубку и застыла. Агрономы опустили головы. Но они видели, как по щекам капитана побежали слезы.

Не замечая посетителей, она подошла опять к трюмо, щелкнула сумочкой и принялась аккуратно промокать платочком мокрое лицо. Дышала глубоко, стараясь прийти в себя.

Табышев и Морозов сидели, не зная, что им делать, как себя вести. Разряжаясь, хозяйка кабинета могла закричать, затопать, прогнать их — ведь все из-за этого неуместного посещения, из-за каких-то там зеков и железок…

Когда Гридасова повернулась к ним, лицо ее было спокойно, только щеки горели. И вот тут она как-то угрожающе вкрадчиво произнесла, не могла удержаться:

— Теперь он у меня попляшет, невежа, покрутится!.. — и так сказала, как может сказать только оскорбленная в лучших своих чувствах женщина.