Ермилин несколько раз позвонил. Им открыл немолодой грузин с морщинистым лицом.

— Доставай свою чачу, Вано. Надо поболтать.

— Входите, таварыщ капитан, — улыбаясь, тот распахнул дверь. — На этот раз вы приехали напрасно. Нет ни одного наркомана, ни единого вора, прастытутки, ни одного пьяницы, кроме меня.

Двое громил кавказского разлива в прихожей смерили вошедших пронизывающими взорами, но промолчали. Ермилину их взгляды сразу не понравились и он потребовал их документы. Барский решил подыграть, он велел им поднять руки и обыскал. Взгляды громил сразу стали робкими и боязливыми, как у кроликов.

— Срок регистрации кончается, — отрывисто пролаял Олег одному из вышибал. — Послезавтра приедешь ко мне в горотдел.

Вано суетливо пригласил их в апартаменты. Путь их лежал через игорный зал, где при виде их поднялись и по струнке встали двое мальчиков во фраках и хорошенькая девушка в вечернем платье.

— Вольно, — махнул рукой Барский.

Привольная, ничем себя не стесняющая роскошь била в глаза со всех стен. Казалось, только титанические усилия над собой не позволили хозяину позолотить даже каминную кочергу. В кабинете Гоготишвили смахнул с дивана бумаги, принес большую бутылку мутноватой жидкости и три стакана.

Ермилин представил Барского. Следуя неписаному протоколу, они не приступали к разговору, пока не выпили по первому кругу и снова не наполнили стаканы.

Осушив стакан, Вано вытер губы.

— А теперь, господин Барский, — обратился к нему Олег, — расскажите мне, что вам нужно узнать.

Барский достал из кармана записную книжку и сделал вид, что перелистывает ее.

— Некоторое время назад от вас звонил один человек. По сотовому телефону. Телефон был оформлен на имя Ефима Лифшица. Правильно?

Гоготишвили подался вперед, и его темное лицо сделалось суровым.

— Точно. А в чем дело? Он звонил какому-то нехорошему человеку?

— Нет, нет, — успокоил его Барский. — С этим все в порядке. Нас интересует, как он к вам попал?

— Как он ко мне попал? — повысил голос Гоготишвили. — Черт возьми, этот Лифшиц приперся сюда и купил у меня машину. Дурак чертов!

— Дурак? — переспросил Ермилин.

— Конечно! Я годами ждал, когда же кто-нибудь оттащит эту рухлядь. Ездить она не могла, да и передние колеса были разодраны в клочья. На кой черт она могла понадобиться?

— Что это был за автомобиль, Вано-джан? — спросил Барский.

Гоготишвили опять разлил чачу.

— Обычный старый чехардак. Немецкий. За это время я кое-что от него приспособил по хозяйству.

— Я имею в виду марку.

— Ах, это. Теперь таких больше не делают. Он еще с довоенных времен у меня. Эта марка «Хорьх», и вначале он был сделан по заказу самого Гитлера. Потом его привезли Сталину. Но ему машина не понравилась, брони на ней не было. И он отдал его Берия. А тот ее переправил в Абхазию, чтобы она его возила, когда он наезжал. А когда его шлепнули, ее купил мой дядя…

Барский задержал дыхание и потом медленно выдохнул. Все сходилось. Правда, он боялся, что картина, которая в конце концов сложится, может оказаться очень простой и вполне невинной. Он знал, что и раньше Лифшицу доводилось разбирать старые машины на запчасти. Если уж человеку так не повезло, что он стал владельцем «хорьха», то кое-какие запчасти ему явно не помешают.

— Хорошо, — сказал он, — еще один вопрос напоследок. Лифшиц поставил на эту машину новые покрышки, прежде чем отбуксировал ее?

— Никто ее никуда не буксировал, — серьезно сказал Гоготишвили. — Он просто сел на эту штуку и поехал. Я ему говорил, что она не поедет, а он только ухмыльнулся и говорит: «Она сделана для того, чтобы ездить», — поковырялся в ней, и она-таки поехала!

Хотя Гоготишвили настаивал, чтобы они выпили с ним еще по стаканчику, они уехали.

— Спасибо. Заеду как-нибудь на чачу, Вано. — Попрощался с ним Ермилин.

Тот расхохотался.

— Идите к черту, капитан!

Местный «Мулен Руж» располагался на окраине соседнего поселка — дискотека с баром и казино. Вокруг стояли с полсотни мотоциклов и машин, группки молодежи стекались к монументальному зданию бывшего Дворца Культуры местного пивзавода. При мысли о том, что внутри его может встретить еще и местный стриптиз, Барского передернуло. Однако пронесло.

Внутри в кромешней тьме, изредка прорезаемой сполохами прожекторов и мигалок, содрогалось в конвульсиях поколение, избравших пепси. Походя поймав одного из эпилептиков за раскрашенный гребень на бритой голове, Ермилин притянул его к себе и проорал что-то на ухо. Тот ткнул пальцем в угол и, отпущенный на свободу, вновь принялся исполнять ритуальную пляску команчей, вышедших на тропу войны.