Красильщиков Аркадий
Шрифт:
«Если зайца бить, его можно научить спички зажигать», – писал Антон Чехов. Вот и целые народы, если их бить, парализуя страхом, превращаются в толпы зайцев-поджигателей с горящими спичками. Парализованный страхом неизбежно становится врагом слова, и теперь уже не зайцем, а козлищем:
Социальные различия и классовые противоречия бледнеют перед разделением ныне людей на друзей и врагов слова. Подлинно агнцы и козлища. Я чувствую почти физически нечистый козлиный дух, идущий от врагов слова.
Осип Мандельштам. «Слово и культура»«На ваш безумный мир ответ один – отказ», – писала Марина Цветаева о мире козлищ. И все же и она, и Пастернак, и Мандельштам, и Заболоцкий пробовали слиться с толпой безумцев и хоть один раз в жизни походили на того напуганного до безумия несчастного, который у изголовья Николая Алексеевича величал вождя народов.
Все это так, но всего лишь пробовали они, пытались, так и не сумев искренне и в меру таланта стать челядью при вожде. Им казалось, что достаточно одного-двух стихотворений, прославляющих репрессивный режим и его героев, и все – индульгенция получена. Они ошиблись. Нужен особый, уникальный талант, чтобы, оставаясь личностью, слиться с толпой, да и цена этого слияния слишком высока, чаще всего это отказ от себя самого.
Искусство реально. И, как сама жизнь, оно без цели и без смысла существует, потому что не может не существовать.
Виктор Шкловский. «Почему мы Серапионовы братья»К стихам относятся слишком серьезно. Двойная ошибка. Стихи читатель принимает за исповедание веры. На самом же деле в стихах нет ничего, кроме стихов. Стихи не учат, не обманывают, они вне мира добра и зла. Пейзажная лирика имеет такие же права, как инструментальная музыка. Не надо искать того, чего в стихах нет.
Варлам ШаламовНайти прибежище в «безыдейной» музыке слов не удалось. У ищеек толпы был превосходный собачий нюх.
Загадка российского гения, как он все-таки состоялся, как умудрился выжить, остаться в звуках, в изображении, на бумаге, создать свой мир гармонии, доброты и разума. «Гармонии»? Может быть, просто нормы? Своего рода строгий порядок жизни, а не забавы элиты. Мир без чуда искусства, без поэзии, как корабль без балласта. В любой момент он готов перевернуться и пойти на дно.
Арест, ложь и провокации стражей порядка, пытки, переполненные камеры, ужасы этапа и лагеря стали для упрямца новым подтверждением его правоты. Мир, каков он есть, мертв – злобен, лжив, жесток. Одолеть мертвую мнимость может лишь сбереженный разум: ценой страшного напряжения Заболоцкий выдержал следствие, он сорвался в физическое безумие, но не признал обвинений. Признать их значило бы усилить фантомное зло.
Андрей Немзер. «Мученик сокровенного»Знал ли мир такой застенок, в котором играли бы Чайковского и Бетховена, декламировали Пушкина, проповедовали свободу и гуманность?.. Что может сравниться со страной, где воры и взяточники пропагандируют честность, насильники – свободу, палачи – человеколюбие? Растлена не только душа человека. На много лет убито человеческое слово, содержание слов. Красота, честь, свобода – самые пошлые понятия.
Ольга Фрейденберг. «Переписка с Б. Пастернаком»«На много лет». Звучит оптимистично. Но законы физики неумолимы. Толпа покорила личность. Множество истребило единицу. Исчезла и сама возможность появления таланта. Ныне мы вновь живем в тоскливом и опасном времени попсы и бунтующей, голодной, злой черни.
Это было, как взрыв на солнце, как чудовищный, фантастический выброс поэтической энергии: Цветаева, Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Заболоцкий…
Фруктовые деревья перед гибелью дают обильный урожай в надежде оставить после себя наследство. Деревья подчиняются инстинкту жизни, им не дано знать, что давно уже нет земли, способной принять и взрастить саженцы. Одинокая фигура Иосифа Бродского – финальный аккорд на поле русской словесности. Вокруг пустота, да и самого Бродского давно уже нет на свете.
Нет хора, нет и солистов. Тишина… Грохочущая тишина.
2007 г.Сын Марины
Жаба ухнула – Летим!
Грань меж добром и злом сотрись.
Сквозь пар гнилой помчимся ввысь.
Шекспир. «Макбет»Роды для романа в стиле Диккенса.
Из воспоминаний доктора Альтшуллера: «…ребенок родился с пуповиной, обмотанной вокруг шеи так плотно, что едва мог дышать. Он был весь синий… Я отчаянно пытался восстановить дыхание младенца, и наконец он начал дышать и из синего превратился в розового… В это время Марина курила и не сводила глаз с ребенка…»
Из письма Марины Цветаевой Борису Пастернаку: «В самую секунду его рождения – на полу, возле кровати загорелся спирт, и он предстал во взрыве синего пламени. А на улице бушевала метель, Борис, снежный вихрь, с ног валило. Единственная метель за зиму и именно в его час».
В несчастной своей гордыне Марина была уверена в уникальности, в гениальности всего того, что исходило из ее плоти и духа. Матери вторит дочь. Из письма Ариадны Эфрон, старшей сестры Мура: «Брат мой толстый (тьфу, тьфу, не сглазить), совсем не красный, с большими темными глазами. Я удивляюсь, как из такого маленького может вырасти большой! Он счастливый, так как родился в воскресенье, в полдень, и всю жизнь будет понимать язык зверей и птиц, и находить клады».