Дворянское собрание счастливо видеть в своих рядах нового члена, князя Гуревича – Голицына Ефима Борисовича!»

К типографскому тексту была приложена скромная страничка на компьютере:

«Ваше сиятельство! Недавно была обнародована переписка Вашего славного предка со своим другом, графом Протасовым Георгием Пантелеевичем. Переписка эта 70 лет, по завещанию последнего, находилась в закрытом фонде Архива г. Париж. И совсем недавно наши эмиссары получили доступ к этим документам.

Подробное изучение последних выявило Вашу прямую родственную связь с графом Алексеем Голицыным. В январе 1915 года Ваша бабушка, Авербах Фрида Шимоновна, по окончании гимназии была принята, как педагог по точным дисциплинам, в семью князя-вдовца с целью провести курс репетирования перед поступлением в университет единственного сына князя – Ивана Алексеевича – 16 лет от роду.

В ночь на 10 апреля 1916 года князь Алексей Романович сошелся с Вашей бабушкой, а результатом этой связи стало рождение Вашего отца – Голицына Бориса. Князь был влюблен в Вашу бабушку и со временем собирался стать с ней под венец. Но тут грянула одна революция, затем другая. Князь был вынужден эмигрировать во Францию, а его старший сын Иван погиб в Крыму, защищая Трон и Отечество.

Ваша бабушка, как нам удалось это выяснить, вскоре вышла замуж за курсанта Красной Армии Абрама Гуревича. Он усыновил Вашего отца, и так, на долгое время, была скрыта тайна его рождения. Борис Абрамович (Алексеевич) Голицын-Гуревич только после войны с Гитлером заключил брак с девицей Софьей Матвеевной Коган, и в 1953 году родились Вы. Нам известно, что Ваш сиятельный отец скончался от сердечной болезни в июле 1992 года. Следовательно, Вы единственный наследник и носитель высокого имени князей Голицыных. Вот, вкратце, славная история Вашего рода и причина, почему наше собрание постановило выслать Вам документ о зачислении Вашего Сиятельства в славные ряды российского дворянства». Ниже следовала разборчивая подпись: «Ответственный секретарь Собрания, барон А. Кугель» и дата.

Четырежды Гуревич перечитал оба документа, но и после последнего прочтения не до конца осознал присланное. Зато жена Ефима быстро разобралась, что к чему.

– Бабка-то твоя шустрила, что надо, – сказала она. – А ты, Фимка, оказывается, никакой не еврей, а сиятельный внучек. Хорошо, что документики эти лежали в Париже под спудом, а то бы шагать твоему папаше на Колыму за такое родство.

– Ничего не понимаю, – бормотал Гуревич. – Помню бабку и деда помню. Они никогда обо всем этом… Ну, никогда! Нет, не может быть. Глупости все это.

– Тут что-то о наследстве пишут, – напомнила жена Ефима Борисовича. – Это о каком наследстве?

– Откуда я знаю, – разнервничался Гуревич и почти что силой забрал у жены полученный аттестат и письмо. – Помалкивай обо всем этом, ладно. Детям знать совсем не обязательно, что их отец не еврей, а какой-то там князь.

– Дурак ты, Фима, – сказала на это жена. – Дураком родился, дураком помрешь.

С этой характеристикой она и оставила мужа в одиночестве, а Ефим Борисович первым делом подошел к зеркалу. Он долго вглядывался в очертания своей семитской физиономии, потом вооружился малым зеркалом и проверил личный профиль.

– Что-то есть, – пробормотал Гуревич. – Есть что-то, честное слово!

Неизвестно, как хранила тайну жена Ефима Борисовича, но сам новоявленный князь на следующий день проболтался своему коллеге по работе и приятелю – Бирюкову Марату. Марат был русским по папе, и Гуревич решил, что этот человек вполне может стать доверенным лицом его новой тайны.

– Ты представляешь! – сказал он Бирюкову в час обеденный, когда они закусывали прямо в конторе принесенными из дома бутербродами. – Сорок восемь лет носил честную еврейскую фамилию. И вдруг оказывается, что моя бабушка крутила амуры с сиятельством каким-то, а я сам, ни мало ни много, князь Голицын.

– Бывает, – подавив отрыжку, сказал Марат Бирюков. – У моего знакомого всю жизнь папа был профессор, а потом оказалось, что зачали его от полотера. Правда, полотер был непростой, а из самого Большого театра.

– При чем тут полотер, – обиделся Гуревич. – Князь и полотер – есть все-таки разница?!

Приятель только плечами пожал равнодушно и запил свой тоскливый обед бутылочкой диетической колы.

Гуревич невольно разозлился на коллегу и стал говорить о ценностях еврейства, о древней истории еврейского народа и о том, что величие его еврейского «дворянства» не идет ни в какое сравнение с жалким аристократизмом какого-то русского князя.

– Ну, – не стал спорить приятель. – Ты не нервничай… Пошли их всех знаешь куда… – И Марат Бирюков уточнил, куда нужно послать «всех».

– Да я и не нервничаю, – даже хохотнул Гуревич. – Пионером был, комсомольцем был, членом КПСС был, евреем стал, теперь вот в князья подался. Нам не привыкать.

– А все-таки ты не нервничай, – повторил коллега.

Советовать, как известно, легко. Только следовать советам чаще всего не удается. Ефим Борисович продолжал нервничать. Он каждый день тайком перечитывал присланные документы и, в конце концов, сам себе признался, что это действие приносит ему наслаждение, прежде неведомое.

Он не мог думать ни о чем, кроме своего негаданного дворянства. Он уже не раз ярко, в картинах, порой даже порнографических, представлял себе роман его юной бабушки с бравым князем.

Он стал жить этими представлениями, вариантами своей возможной судьбы при браке князя и бабушки. И настолько интенсивно он стал жить всем этим, что по наблюдению домашних изменился даже внешний облик Гуревича. Он как-то выпрямился, в лице появилась некая снисходительная значительность, и даже походка Ефима Борисовича, прежде мелкая и даже суетливая, стала шире в шаге и уверенней.