Почему дьявол жалеет одних и не щадит других, на каких весах он взвешивает наши судьбы? Нет ответа. И быть не может. Не знаю, может быть, любовь к Франции и спасла Дмитрия Сеземана. Нельзя любить будущее, любить можно только то, что «почувствовал на вкус». Влюбленный в мираж обречен на смерть от жажды в пустыне. Тот, кто помнит вкус родниковой воды на губах, способен выжить. Впрочем, отказ юного Георгия Эфрона от прошлого был не похож на полное забвение. Он хотел забыть Париж, но не мог, потому что невозможно отказаться от пережитой радости на пороге бездны. Невозможно отказаться от самого себя, а сын Марины Цветаевой, как не пытался стать настоящим советским человеком, был парижанином до мозга костей.

Он пишет: «Я считаю, что Францию от меня должно отрезать и оставить от нее только юмор, любовь к хорошему вкусу, чувство иронии, веселость… Митька от Франции никак не может отлипнуть – все вспоминает Париж. А я считаю, что просто как-то не современно “прилипать” и питаться прошлым».

Мур с какой-то странной, утомительной настойчивостью уговаривает сам себя: «Я считаю так: как бы ни были плохи или хороши события прошедшие, все же они за спиной, и жизнь течет уже по-другому, и поэтому сетовать, сожалеть, вздыхать и вспоминать не приходится. Помнить нужно – это для того, чтобы извлекать какие-то аксиомы из прошедших событий. Но кормиться прошлым – это нельзя. Нужно прежде всего жить, а жизнь – это ощущение жизни, т. е. настоящего».

Судьба Дмитрия Сеземана доказала благотворность ностальгии, как верности, преданности сердца. Судьба Георгия Эфрона, во многом, – трагедия отказа. Он мечтал принять «правила игры», продиктованные Сатаной, и игра эта отказала Муру в будущем, оставив от него только прошлое, сотни страниц дневников, наполненных исповедью сына своего беспощадного века.

Мур слушает радио и читает газеты. Он по-прежнему верит словам: «Спикер горячо призывал всех французов вести борьбу против этой абсолютно ненужной, идиотской и кровопролитной войны. Он говорил, что сдача Парижа немцам является первой победой “Фронта мира”, что под давлением французских масс военные власти были вынуждены объявить Париж открытым городом, чтобы избежать участи Дюнкерка… “Фронт мира” призывает к немедленному заключению мира с Германией, чтобы спасти то, что остается от Франции… В голосе спикера я услышал весь французский народ, абсолютно осуждающий эту идиотскую, преступную войну, я услышал голос народных масс, враждебных правительству преступников Рейно и К*, враждебных английскому империализму, который вовлек Францию в эту войну… Теперь немцы начали новое наступление против линии Мажино и против отступающих из Парижа войск, которые, конечно, будут разгромлены».

Через четыре года юноша, написавший эти строки, станет очередной жертвой нацистской агрессии. Он погибнет еще и потому, что Франция 40-го года, капитулировав перед Гитлером, спасет себя, но тем самым приблизит смерть десятков миллионов убитых в ходе Второй мировой войны.

«Фронт мира»! Как ловко умеет скрываться малодушие, трусость, предательство за красивыми словами.

Дьявол владеет СМИ гораздо чаще, чем нам это кажется. Из дневника Мура: «Занятие Литвы, Латвии и Эстонии советскими войсками и образование советофильских, прокоммунистических правительств в этих странах, бесспорно, означает укрепление СССР и распространение коммунизма. Так и надо».

Бедный, бедный мальчик, на следующий день (20 июня 1940 года) он оставит еще одну запись: «В Сочи я никогда не был, но думаю, что там хорошо. Хорошо также в Крыму, в Феодосии и Коктебеле, но, увы, пока отец и сестра в тюрьме и нужно носить им передачу, ни о каком море и думать не приходится».

Мур мечтает о море и носит передачи в узилище отцу и сестре, но при этом безмерно рад «распространению коммунизма». Радуется он и победам нацистов: «Теперь английская империя будет сражаться одна, и я надеюсь, что немцы ее раздолбают».

Мур думает так, как обязано было думать в тот год все население СССР. И Францию он «хоронит», согласно клише советских газет: «Это поражение действительно показательно для глубокого упадка Франции, из которого она сможет выйти только при условии коммунизма». Бред, но бред вменяемого, образованного юноши, воспитанного в лицеях Парижа. Какой же всесокрушающей силой обладают ложь и глупость. И как страшна расплата доверчивых и наивных.

Он слушает радио, он читает газеты. Он не желает слушать мать. Ему не нужны ее глубокие знания, ее душа, ее любящее сердце, ее гений, наконец: «Последнее время у меня участились конфликты с моей матерью, которая не перестает меня упрекать, почему я не хожу с ней гулять; что ни одного раза с тех пор, когда мы приехали сюда, я не пошел с ней гулять и т. п. Дело в том, что я люблю гулять один или с друзьями, а с ней мне просто-напросто скучно гулять, и она никак не может этого понять и оттого закатывает мне по этому поводу сцены. Такие инциденты скучны и неприятны».

15 июля 1927 года Цветаева писала Борису Пастернаку о сыне: «…Мур – загляденье. Чудная голова, львиная. Огромный лоб, лбище, вздымающийся белой бурей кудрей. Разговоры такие… Мама, поцелуй Мурке пузо».

Мур любит рассуждать о политике. Марина терпеть этого не может. Ему скучно с матерью. Георгия Эфрона спасает дневник: «Здорово быстро идут события! Германия готовится к нападению на Англию». Муру и в голову не приходит, что Германия готовится к нападению лично на него, его убить хочет, так как не бывает сторонних наблюдателей в кровавой игре, затеянной Сатаной по настоятельной просьбе обезумевшего человечества.

Тяжко было Георгию Победоносцу в то жаркое лето 40-го года: «Мать валяется и читает “Дневник” Ж. Ренара. Ей абсолютно начхать, что я так хреново скучаю. Все же это совершенное г..! Пойти погулять? А куда идти? А вечер такой хороший и свежий… Перед моим окном стоит зеленое дерево, через его листья просвечивает кусок голубого неба – вечернего. И ветер входит в окно, и вместе с ним городское дыхание и вздохи».

Да он тоже поэт – этот Мур! А рядом «валяется» с книгой его мать – Марина Цветаева, но Муру скучно. Поэту сыну не о чем говорить с поэтом матерью… Неисповедимы пути одиночества.