И крошка табака горящего упала

На брюки мне, чтоб я тот миг забыть не мог.

Пунктуация – радость моя!

Как мне жить без тебя, запятая?

Препинание – честь соловья

И потребность его золотая.

Звук записан в стихах дорогих.

Что точней безоглядного пенья?

Нету нескольких способов их

Понимания или прочтенья.

Нас не видят за тесной толпой,

Но пригладить торопятся челку, —

Я к тире прибегал с запятой,

Чтобы связь подчеркнуть и размолвку.

Огорчай меня, постмодернист,

Но подумай, рассевшись во мраке:

Согласились бы Моцарт и Лист

Упразднить музыкальные знаки?

Наподобие век без ресниц,

Упростились стихи, подурнели,

Все равно что деревья без птиц:

Их спугнули – они улетели.

Люблю в толпе тебя увидеть городской,

Взглянуть со стороны, почти как на чужую,

Обрадоваться. Жизнь подточена тоской

Подспудной. Хорошо, что вышел на Большую

Морскую. Боже мой, мне нравится толпа,

Мне весело, что ты идешь, меня не видя,

Что белая летит слепящая крупа:

Мы в снежной тесноте с тобой, но не в обиде.

За холодом зимы, за сутолокой дней,

За тем, что тяготит и названо привычкой,

На скошенной Морской проходом кораблей

Повеяло на миг их гулкой перекличкой,

Подснежником во рву и просекой лесной,

И пасмурным грачом, слетающим на кровлю,

Не знаю, почему. Не вечною весной,

А смертною весной и здешнею любовью.

С парохода сойти современности

Хорошо самому до того,

Как по глупости или из ревности

Тебя мальчики сбросят с него.

Что их ждет еще, вспыльчивых мальчиков?

Чем грозит им судьба вдалеке?

Хорошо, говорю, с чемоданчиком

Вниз по сходням сойти налегке.

На канатах, на бочках, на ящиках

Тени вечера чудно лежат,

И прощальная жалость щемящая

Подтолкнет оглянуться назад.

Пароход-то огромный, трехпалубный,

Есть на нем биллиард и буфет,

А гудок его смутный и жалобный:

Ни Толстого, ни Пушкина нет.