Шрифт:
Тихо. Очень тихо… Не слышно дождя, не трещат переборки, поглощаемые огнём… Тихо…
Откуда-то послышались шаркающие шаги, глухим эхом отдающиеся в бесконечности залы. Идущий ко мне человек, очевидно был стариком. Это ощущалось по характеру его шагов и полусонному покашливанию.
Я безучастно смотрел на бредущий ко мне белый силуэт. В голове не было никаких мыслей, лишь какая-то бесконечная усталость.
И вот в тесный освещённый круг вошёл малорослый гоблин, закутанный в белую хламиду. В руках у него была огромная железная кружка, в которой что-то гремело и шуршало.
Он подошёл ко мне и с недовольным видом оглядел.
— Ещё один, — буркнул он. — Убери свою железку, — приказал гоблин, кивая на меч. — Она тебе тут не поможет… Идём за мной… Как зовут?
— Бо-о-ор… Бо-о-о-ор… — проговорил я не своим голосом.
Гоблин остановился и удивленно посмотрел на меня, словно пытаясь сказать, отчего я так странно кричу.
— Бо-о-ор…
Тьма расступилась, и я открыл глаза.
Серое утро, иней на траве, потухший костёр с еле тлеющими угольками.
— Бор! — на плечо легла чья-то рука.
— Кто здесь? — полусонно спросил я, присаживаясь.
В глазах у Горяны был испуг.
— Что произошло? — сухо спросил я, всё ещё не в состоянии сообразить, где нахожусь. Сон был настолько реален, что я до сих пор слышал тихое потрескивание горящих свечей у образов, а нос уловил тончайший аромат воска и благовоний.
Горяна открыла было рот, что-то ответить, но так ничего и не родила. Она лишь развела руками.
Тело от неудобной позы затекло. Да и продрогло до мозга костей.
Я встал с земли и поёжился: мышцы задубели и не хотели слушаться. Неудивительно, что во сне мне было так холодно…
Я инстинктивно пощупал себя, ожидая найти дыры от стрел, но с облегчением понял, что это всё мне приснилось.
Восемь стрел… Почему восемь? Может, это воспоминания о восьми ранах полученные в бою с бандой Дедяты Гнильского? Тогда я ведь тоже был одной ногой в чистилище… И тот гоблин… А горящее судно очень напоминает тот корабль с нежитью на безымянном острове.
Горяна наконец обрела голос:
— Ты так странно лежал… Я было испугалась… Извини, если…
Горяна ещё что-то бормотала и пятилась назад. Смотрела она на меня так, словно я был привидением.
Не смотря на то, что солнце ещё не встало, было всё хорошо видно: широкий дол и черный полуголый лес, синеватые вершины гор вокруг которых кружились сизые облака.
Я непослушными пальцами попытался наломать веток и развести костер, чтобы согреться. Тело трусилось, словно в лихорадке.
— Я глядела на тебя, думала, что…
Горяна присела рядом. Её широко распахнутые глаза не моргая смотрели на меня, и сейчас она была похожа на ребёнка, который впервые увидел раздавленную жабу и не понимал, как реагировать на увиденное.
Слабый огонёк осторожно лизнул веточки и тут же спрятался под ними. А через несколько секунд вверх поползли тоненькие струйки дыма. Очень хотелось есть и я вытянул из котомки припасы.
Солнце так и не пробилось из-за туч. Мы наскоро перекусили и стали собираться дальше в дорогу. От еды, а, может, и от того, что я постоянно двигался, стало теплее.
Закончив сборы, я затушил костерок, и мы двинулись на юг.
6
На очередном привале, мы снова заговорили с Горяной про Умойр. Она вспоминала, как там жила, про своего отца.
— Правда, что говорят, — начал я, — будто на Умойре Верховный Маг из знатной семьи?
— А то! — Горяна нехорошо усмехнулась. — Умойр всегда был сосредоточием старых традиций… Я была свидетелем того, как канийцы там… в общем, к примеру, гибберлингов считают за каких-то забавных говорящих зверушек.
— А эльфов?
— Эльфов? — Горяна попыталась снять обувь, чтобы дать ногам немного «подышать». — Как говорил оружейничий Скряба: «Се народец странный, который нагло использует канийцев в своих подленьких целях». Мой отец с ним постоянно спорил, хотя… порой ему приходилось мириться с подобным мнением.
— Отчего ты так думаешь? — спросил я, оглядываясь. У меня вдруг возникло какое-то непонятное чувство тревоги.
— Он как человек благородного происхождения, да и и в силу своей должности, частенько участвовал в советах да сборищах. Припоминаю, что каждый раз, как приходил с них, то был очень сердит и иногда долго сиживал за столом и молча пил, — глаза Горяны слегка увлажнились. — Однажды вечером, когда я чуть его ругала за это, он вдруг мне сказал, что кончится всё это плачевно.