— Мне не нравится, как эта девица на тебя смотрела, — сказала ему потом Дениза. — Надеюсь, она работает не у тебя?

— Нет, — ответил Марк, — но я бы не возражал. Мне кажется даже, что это было бы приятно.

— Ты ошибаешься. Она вовсе не в твоем вкусе. И я заметила одну вещь, дорогой: мужчины делают глупости только до тех пор, пока не поймут, что женщина не очень красива, а всего лишь довольно красива.

— Я не нахожу ее очень красивой, — возразил Марк. — Но вот ноги… У нее такие ноги, о которых только могут мечтать фабриканты чулок для своей рекламы…

Он уже не помнил теперь, что ответила ему Дениза, но тогда подумал, что она говорит о точке зрения фабрикантов чулок так, будто это были марсиане.

Марк пожал руку Кристине Ламбер.

— Что, ваш патрон еще не приехал?

— Нет еще, — ответила она.

Марку показалось, что Кристина хотела что-то добавить, но не решилась.

При виде Марка служители вставали, здоровались с ним и провожали его взглядом.

Он повесил пальто в стенной шкаф. На нижней полке, среди старых папок с бумагами, валялась порожняя бутылка из-под шампанского. Она валялась здесь вот уже два года, с того самого дня, как Симон Бурге пришел сюда к Марку. Симон позвонил ему после обеденного перерыва.

— О Симон! Ты в Париже? Откуда ты звонишь?

— От швейцара. Говорят, такую большую шишку, как ты, нельзя беспокоить, не условившись заранее.

— Подымайся скорее ко мне!

— Ты уверен, что я могу тебя потревожить?

— Не болтай чепухи! Иди скорей, — ответил ему Марк, и вскоре Симон вошел в кабинет, сияя улыбкой, и прижимая к себе, как младенца, бутылку шампанского.

Они вместе воевали. Теперь Симон торговал на озере Чад лошадьми и чем придется. Он уже три дня как приехал в Париж. Сперва Марку показалось, что Симон хватил лишнего по случаю отпуска, но вскоре понял, что ошибся. Бурге всегда отличался неспокойным нравом. В тот день он был возбужден лишь немногим больше обычного. Он листал разложенные на столе папки с делами, поминутно требовал объяснений и вдруг сказал:

— Давай-ка смотаемся отсюда, здесь смердит!

Марк отлично знал цену искренности тех, кто упрекал его, что он запятнал себя грязной возней с деньгами. Большинство этих добродетельных моралистов продали бы себя задешево. Он как-то сказал, — он это прекрасно помнил: «Банкиры все равно что проститутки. Работа грязная, но необходимая». В ответ на упреки Марк всегда повторял эту фразу. Повторил он ее и на этот раз. Но Симон холодно взглянул на него и сказал:

— Ты тоже смердишь!

— Я пошутил, старик! — воскликнул Марк. — Я никогда не считал, что иду на компромисс со своей совестью.

И он объяснил Симону то, что уже объяснял как-то Морнану на берегу озера: он говорил о новом взгляде на финансы, о не зараженных коррупцией банках на службе народу (он сказал «на службе народу» или что-то в этом духе, чтобы упростить проблему), о стремлении реабилитировать деньги, но вдруг заметил, что с трудом подбирает слова. Он уже слегка забыл, что они для него значили прежде. Ему казалось, что он не изменился с тех пор. Но, быть может, и в самом деле нельзя думать одними и теми же словами на протяжении шести лет.

— Беги отсюда, Марк, — сказал Симон, — поедем со мной на Чад. Ты будешь вести мои бухгалтерские книги.

— А сколько ты мне будешь платить за это?

— Сколько платят счетоводу. Но имей в виду, мне нужен такой счетовод, который, складывая что угодно, всегда в итоге получал бы лошадей.

Вечер следующего дня они провели вместе. Бурге во что бы то ни стало хотел пойти в «Фоли-Бержер». Потом он напился. Он собирался провести в Париже целый месяц, но с того дня Марк его больше не видел.

Марк томился, сидя в своем кабинете. Было двадцать пять минут десятого, а заседание административного совета было назначено на десять. Марк приподнял занавеску на окне. Бульвар Усман казался сверху длинной черной траншеей; ветер, громыхая по крышам, сгонял дым, поднимавшийся из труб, к окнам верхних этажей. Марк попытался вообразить себе жизнь наподобие той, которую вел Симон Бурге: может, и ему куда лучше продавать лошадей на озере Чад, не сорить деньгами, сколачивать капиталец.

— А, вы уже пришли, — сказала Полетта, входя в кабинет с папкой в руках.

— Вам звонил господин Леньо-Ренге. Он просит, чтобы вы уделили ему несколько минут.

— Что ему надо?

— Он не сказал. Сообщить ему, что вы пришли?

— Нет.

— А если он снова позвонит, что ему сказать?

— Ладно, — сказал Марк, — позвоните ему.

Леньо-Ренге был человек незначительный, но происходил из очень хорошей семьи. Маленький, лысый, невзрачный, всегда в темном костюме, с галстуком, повязанным тугим узлом, он своим обликом и манерами напоминал чиновника с Ке д’Орсе. Но все в роду Леньо-Ренге испокон века занимались финансами. От отца к сыну переходила должность казначея в банке. Этот Леньо-Ренге начал карьеру помощником своего отца. А теперь его сын, который походил на него как две капли воды, был его помощником. На совещаниях начальников отделов Леньо-Ренге всегда присоединялся к мнению Марка, но никому и в голову не приходило подозревать его в подхалимстве, потому что его суждения всегда подкреплялись его собственной мотивировкой. Человек он был очень способный и гораздо более умный, чем казалось на первый взгляд. Но вид у него был какой-то виноватый и боязливый, он не ходил, а шмыгал, как мышь, словно старался остаться незамеченным, и это вызывало к нему некоторую антипатию. Леньо-Ренге робко постучал, приоткрыл дверь и юркнул в кабинет Марка. Всякий раз, когда он входил, Марку хотелось взять его за руки, чтобы ободрить его.