«Метод его, – пишет Энгельс, – состоит в том, чтоб разлагать каждую группу объектов познания на их якобы простейшие элементы, применять к этим элементам столь же простые, якобы самые очевидные аксиомы и затем оперировать добытыми таким образом результатами».

«Вопросы из области общественной жизни следует решать аксиоматически, – заявляет Дюринг, – на отдельных простых основных формах, как если бы дело шло о простых формах математики». «И таким образом, – иронизирует Энгельс, – применение математического метода к истории, морали и праву должно и здесь обеспечить нам математическую достоверность добытых результатов, должно придать этим результатам характер подлинных, неизменных истин».

И действительно, отрезанные языки и вбитые в живое тело гвозди еще могут опираться на расхожие эмоциональные лозунги, но отравление в камерах газом миллионов уже не может обойтись без «подлинных неизменных истин». Кто же помогает найти Дюрингу эти истины и передать их в дальнейшее пользование немецким и прочим философам действительности? Два мужа, о которых мы уже упоминали и которые служат Дюрингу простейшими элементами в его арифметических расчетах морали и права.

«Эти два призрака, – пишет Энгельс, – должны, разумеется, делать все, что от них потребует их заклинатель». То есть г-н Дюринг. В первом своем арифметическом расчете Дюринг вполне в духе человеколюбия, гордости человеческим званием и прочими побрякушками, которыми любят позванивать подобные господа, доказывает идею полного равноправия «обеих воль», «общечеловеческой суверенности», «суверенности индивида». Мы не будем останавливаться на этих расчетах, подобные которым можно найти в любых декларациях современного общественного гуманизма, отправной точкой которого служит величие человека. Итак – «человек – это звучит гордо», как сказали г-н Дюринг и Максим Горький. Более того, «итак, мы все теперь совершенно равны и независимы, – как добавляет Фридрих Энгельс, – все ли? Нет, все-таки не все». Дело, оказывается, не в теореме, где Дюринг крайне гуманен, но крайне неоригинален и стоит в одном ряду со знаменитыми гуманистами, обожествившими человека. Дело в отступлениях от теоремы, то есть не в правилах, а в исключениях, которые и создают моральную и правовую основу теории насилия г-на Дюринга.

Отступление номер один. «Там, где в одном лице соединены зверь и человек, можно поставить от имени второго вполне человеческого лица вопрос, должен ли его образ действия быть таким, как если бы друг другу противостояли, так сказать, только человеческие личности… Поэтому наше предположение о двух морально неравных лицах, из которых одно причастно в каком-то смысле к собственно звериному характеру, является типической основной формой для всех тех отношений, которые могут, согласно этому различию, встречаться внутри человеческих групп и между такими группами».

Прочтя это отступление номер один, Энгельс спрашивает у Дюринга: «Как далеко может пойти человечный человек против человека-зверя, как далеко может он применять по отношению к последнему недоверие, военную хитрость, суровые и даже террористические средства, а также обман, – нисколько не поступаясь при этом обыкновенной неизменной моралью?» Так спрашивает Энгельс. Но нам, которые старше Энгельса на целый век, не о чем спрашивать г-на Дюринга.

Отступление номер два. «Если один поступает сообразно с истиной и наукой, а другой сообразно с каким-либо суеверием или предрассудком, то… как правило, должны возникнуть взаимные трения… При известной степени неспособности, грубости или злых наклонностях характера всегда должно последовать столкновение… Насилие является крайним средством не только по отношению к детям и сумасшедшим. Характер целых естественных групп людей и целых культурных классов может сделать неизбежной необходимостью подчинить их враждебную, вследствие своей извращенности, волю с целью ввести ее в рамки общежития. Чужая воля признается равноправной и в этом случае, но вследствие извращенного характера ее вредной и враждебной деятельности она вызывает необходимость выравнивания, и если она при этом подвергается насилию, то пожинает лишь отраженное действие своей собственной несправедливости».

По этому поводу Энгельс замечает, что социалист Дюринг таким образом оправдывает любые колониальные зверства «вплоть до зверств русских в Туркестане, когда генерал Кауфман летом 1873 года напал на татарское племя иомудов, сжег их шатры и велел изрубить их жен и детей». При этом «Политиздат» очень мягко, деликатно косвенно несколько поправляет Энгельса, указывая в примечаниях, что «основным источником, из которого Энгельс заимствовал данные об этих событиях, явилась, очевидно, книга американского дипломата в России Юджина Скилера «Туркестан. Заметки о путешествии в русский Туркестан – Коканд, Бухару и Кульджу»». Энгельс, естественно, продолжает полемику не со своим посмертным издателем – «Политиздатом», а по-прежнему с г-ном Дюрингом. «Но только он (Кауфман) не был настолько жесток, чтоб вдобавок еще глумиться над иомудами и говорить, что истребляет их в целях морального выравнивания».

В этом существенная разница между насилием старым, берущим свое начало от Каина, и насилием новым, современным, берущим свое начало от философов действительности конца XIX – начала XX века.

«В этом конфликте, – пишет Энгельс, – люди избранные, поступающие якобы сообразно с истиной и наукой, – следовательно, в конечном счете философы действительности, – призваны решать, что такое суеверие, предрассудок, грубость, злые наклонности характера, а также решать, когда именно необходимы насилие и подчинение в целях выравнивания. Равенство, таким образом, превратилось теперь в… выравнивание путем насилия, и первая воля признается равноправной второй путем ее подчинения». И наконец, в отступлении номер три Дюринг, как пишет Энгельс, «сам разрушает столь аксиоматически установленное равенство… Он, ухитрившись построить общество с помощью двух мужей, вынужден, однако, для конструирования государства привлечь еще третьего, ибо, – вкратце излагая дело, – без этого третьего не могут состояться никакие постановления большинства, а без таких постановлений, следовательно, также без господства большинства над меньшинством – не может существовать государство… Он (Дюринг) сворачивает в спокойный фарватер конструирования своего социалитарного государства будущего, где мы еще будем иметь честь навестить его в одно прекрасное утро».

Эти последние строки Энгельса относятся ко времени, когда он еще не успел посетить хозяйственные коммуны, социалистическое планирование и прочие элементы социалитата. Мы, согласно нашему изложению, благодаря Энгельсу там уже побывали. Тем не менее мы будем ждать новых встреч и с другими важными элементами социалистического государства будущего, с его культурой, с его конституционным устройством, с его представлениями о социалистической семье. Разумеется, Энгельс, как классовый социалист и диалектик, заявляет, что вслед за «буржуазным требованием уничтожения классовых привилегий выступает пролетарское требование уничтожения самих классов», и тут же попадает в ловушку, которую готовит всякому диалектику Абсолют. «Требование равенства, – пишет Энгельс, – сводится к требованию уничтожения классов. Всякое требование равенства, идущее дальше этого, неизбежно приводит к нелепости. Мы уже привели примеры подобных нелепостей, и нам придется еще указать немалое число их, когда мы дойдем до фантазий г-на Дюринга относительно будущего».

Энгельс, однако, не указывает нам (и как диалектик не может указать), где та точка, на которой могут остановиться требования классового равенства, то есть где они могут остановиться как процесс, не приведя к материализации «фантазии г-на Дюринга». Тем более что сам Энгельс несколько ранее указывает нам на опасное идеологическое орудие, с помощью которого г-н Дюринг и прочие философы действительности могут миновать (а мы знаем, что даже миновали) эту благоразумную точку классового равенства, на которой призывает остановиться Энгельс.