Прекрасный ребенок растет, но его происхождение остается неизвестным. Супругом его матери и матерью он был назван Хенори, то есть Королем неба, Ребенком желанным.

Как видите, до сих пор это, в некотором роде, лже-евангелие, одно из тех весьма наивных, что были осуждены церковью и, выброшенные за пределы религии, укрылись в небылицах; ясли там есть, сено там находится, вола и осла замещает непорочная кобылица. Можно подумать, что речь идет о Христе; но из следующих строк ясно, что Христос уже родился.

И вот ищут того, кто приобщит ребенка к царству Всевышнего; ищут, наконец, кто его окрестит. Находят священника и крестного отца. Священник молвит:

– Кто осмелится теперь предсказать судьбу этого бедного ребенка?

Тогда Вяйнемяйнен, который появляется в каждой руне, подходит и говорит:

– Пусть отнесут ребенка на болото, пусть переломают ему руки и ноги и пусть разобьют его голову молотом.

Но сын Марии, едва ли двух недель отроду, заговаривает и отвечает:

– Старик из дальних краев, Рюнайа из Карьялы, ты произнес безумное решение, ты неправедно истолковал закон.

Конечно, финляндский закон осуждал на смерть внебрачных и незаконнорожденных детей, как еврейский закон осуждал их на гражданскую смерть. Заявляя право на жизнь, ребенок Мариетты защищает в то же время честь своей матери. И, продолжает руна, священник окрестил ребенка, и короновал его как короля леса, и отдал ему на попечение остров сокровищ.

Тогда старый Вяйнемяйнен, краснея от гнева и стыда, спел последнюю песню; затем он сделал себе бронзовую лодочку, барку с железным дном, и в этой барке уплыл далеко в величавые просторы - до нижних пределов неба. Там его барка остановилась, там закончился ее путь; но он оставил на земле свою арфу и свои великие руны, которым быть вечной радостью Финляндии.

Двух отрывков из них, что мы только что привели, один в стихах и другой в прозе, будет достаточно, чтобы дать представление о поэтическом гении финляндцев - народа одновременно нежного и сильного, который среди густых туманов Финляндии еще несет на себе отсвет своей первой родины - Азии.

Теперь от поэзии переходим к литературе; эти две вещи не надо путать.

Примечания:

«Эпическая поэма из 32 рун» - Эпос К а л е в а л а состоит из 50 рун

Карьяла или Карьяланселькя – почти 200-километровая гряда высотой до 335 метров на востоке Финляндии, таежные заболоченные леса.

___

Мы поведали об античной поэзии, о финской романтической эпопее и хотим сказать, что, кроме этих великих устных традиций, сфокусированных в песнях Гомера и цикле романов Шарлеманя, есть другая литература.

Только она - литература завоевателей, то есть шведская. И повторим, что, в самом деле, одно идет от поэзии, другое - от литературы.

При этом стоит упомянуть: как почти всюду, литература берет верх над поэзией.

Три современных автора, Шоро [Choraus], Францен [Franzen] и Рюнеберг [Runeberg], - все трое финны, но выпускники шведского университета в Або - представляют эту литературу. Попытаемся сейчас показать гений этих поэтов; цитирую стихи каждого из них; легко заметить, что меланхолия сохранилась, а оригинальность исчезла.

Первое стихотворение принадлежит Шоро. Он был сыном бедного священника, в 16 лет остался сиротой. Родился в 1774-м в Кристианстаде, умер в 1806 году в Або. Ему было 32 года. Стихотворение озаглавлено Д у м а о м о е й м о г и л е. Оно - современник Л и с т о п а д а. Знал ли Шоро французского поэта. Возможно; но, более чем уверен, французский поэт не знал поэта финляндского. Вот это стихотворение. Вы убедитесь, что нет ни одного довода за то, что оно не идет от Гете, Байрона или Ламартина [приведен французский перевод 9 четверостиший]:

O; sera mon tombeau? Dans quell coin de la terre

Irai-je reposer, oubli;, solitaire?..

_

Где будет моя могила? В каком уголке земли

Я упокоюсь, забытый, одинокий?..

Что касается Францена, у меня перед глазами нет ничего из его трудов, о которых говорит Мармье в своих этюдах о поэтах Севера. Поэтому сейчас я возьму у него взаймы все - отрывок в прозе, отрывок в стихах. Читатель об этом не пожалеет.

Наш ученый друг говорит:

«Францен - поэт породы хрупкой, мечтательной, идиллической, который несет в себе весь мир мыслей и, как цветы, роняет их на своем пути. Во Франции мне не с чем сравнить его стихи, разве только с несколькими самыми несложными из баллад Мийвуа [или Мильвуа]. В Германии можно было бы поместить их рядом со стихами Виотти и Мафенона. В Англии, в некотором отношении, они напоминали бы элегию Бернса. Но Бернс более глубок и разнообразен и, если потребовалось бы еще подобрать им пару в Италии, не нашли бы ничего, кроме идиллии Метастаза».