Марыська топталась рядом и нетерпеливо тянула за подол.

— Лесю, Лесю, ну пойдем же! — повторяла она, глядя на нее снизу вверх круглыми глазенками, приоткрыв маленький нежный ротик.

Леськина неприязнь к матери на дочку никак не переходила, и она теперь даже порадовалась, что не стала браниться с Катериной при этой малышке.

— Садись, Марысю, на салазки, я тебя повезу. Как усядешься — дерни за веревку!

Чувствуя, как ее до краев переполняют свежие горячие силы, Леська побежала. Санки подпрыгивали на ухабах, и Марыська при каждом толчке визжала от восторга. Вот они уже обогнали других девчат, шедших, по обыкновению, веселым табунком. Вслед им полетели девичьи смешки и шутливые пожелания не споткнуться. Но они уже вихрем унеслись вперед, оставив девчат далеко позади.

И вдруг Леська остановилась; салазки описали вокруг нее дугу.

— Ох, устала! — выдохнула она, оправляя сбившийся на бегу платок.

— А я не устала, нисколечко! — захлопала в ладоши Марыська.

— Ну, еще бы! — засмеялась Леська. — Ты-то сидишь, а я бегу!

Они уже подкатили к самому лесу. Здесь, на опушке, росли два могучих дуба. Летом и осенью, покрытые твердой бронзовой зеленью или литой медью листвы, они, широко раскинув шатер ветвей, завораживали своим величием; теперь же, теперь же они торчали унылыми черными корягами на фоне низкого пасмурного неба.

Леська очень любила эти дубы, а возможно, любила даже не столько их, сколько хранимые ими тайны ушедших столетий. Сколько раз, бывало, взбиралась она на развилку одного из этих лесных богатырей и, притуляясь затылком к его каменно-твердой шершавой коре, глядела окрест — на обширную поляну, где раскинулась ее Длымь, на обступившие ее бескрайние леса, что остались неизменными на протяжении многих и многих веков. Кто сиживал в былые времена на ее месте, на развилке могучего дуба? Чьи головы лежали на бугристой шершавой коре? Давно уж нет тех людей — обратились в прах, смешались с землей. А дубы все живут, и будут жить еще много веков после того, как она уйдет вслед за своими предками…

— Лесю, ты уже отдохнула? — окликнула ее Марыська.

— Ага, — кивнула она. — Сейчас поедем, Марысенька.

И вот Леська вновь побежала, и салазки понеслись вслед за нею — мягко покатились по укатанной снежной тропинке, мимо оголенных берез, грабов, ясеней. Здесь салазкам пришлось немного замедлить свой бег, ибо Леське приходилось часто пригибаться, чтобы низко висящие ветви не хлестали ее по лицу.

— На горы едем? — спросила маленькая Марыська.

— Ась? Ну да, на гору. Скоро уже доберемся.

Гора была пологая с одного склона, а с другого — того, что выходил к реке — был головокружительный спуск, почти отвесный. Летом это был просто буро-красный глинистый холм, сверху поросший короткой, почему-то всегда растрепанной травкой, а в нависающем над рекой обрыве рыли свои круглые норы ласточки-береговушки. Теперь же, одетая со всех сторон толстыми плотными сугробами, гора стала вдвое больше. Да еще мальчишки и взрослые парни накидали сверху целые снежные груды, чтобы веселее было потом с нее мчаться.

На горе и возле нее собралось уже немало народу — больше детворы, но хватало и молодежи. Приметив среди чужих полушубков и зипунов шитую алыми шнурами бекешу Данилы Вяля, Леська тут же начала прихорашиваться, оправлять свой кожух и сбившийся набок платок, заталкивать под него непослушные пряди, что, как всегда, не ко времени выбились наружу. Ее охватила трепетная радость, когда Данила повернулся в ее сторону и торопливо, но все же приветливо кивнул. Он взбирался на гору, пересмеиваясь о чем-то с Саней Луцуком, вместе с которым только что съехал по крутому склону.

Неподалеку дети уже возвели невысокую снежную крепость и теперь катали новые снежные комья, собираясь водрузить их сверху, чтобы стена стала выше. Здесь были и свои, длымские ребята, и из других деревень набежали с самого утра.

— День добрый, хлопчики! — приветливо помахала им Леська.

— День добрый! — откликнулся румяный Андрейка, такой же голубоглазый, как и его старший брат.

Возле стены Леська заметила сложенные горкой снежки.

— Уж ядра готовите? — спросила она.

— Ага! — кивнул Андрейка. — Это мы для Панльки, коли все же приволочется…

— Лесю, Лесю, ну пойдем с гор кататься! — канючила меж тем Марыська. — Я боюсь одна!..

— Погоди трошки, Марысю, — Леська быстро скатала несколько и впрямь твердых, как ядра, снежков — даже тверже, чем те, какими метал в нее Апанас — и подкинула их в общую кучу.

— Ну, теперь пойдем!

Они поднялись на самую вершину горы, где уже толкались несколько человек со своими салазками, а у кого их не было — просто с поленьями и обломками досок, на которых тоже ловко было скользить. Сейчас, как назло, это были взрослые девки и парни; Марыська меж ними казалась просто горошинкой.