Больше всего Гвила огорчал вид его одежды — после несколько дней в тюрьме и прочих напастей он выглядел не лучшим образом. Чистое лицо и причесанные волосы не поправили дела — оказавшись на улице, Гвил с грустью заключил, что вид его остался неприглядным.

Старшина повел его на вершину холма.

— Однако вы не боитесь идти со мной по дороге, — заметил Гвил, припомнив наставление Старшины стражникам.

Сапонид пожал плечами:

— Верно, но пока тебя освободили лишь временно, и есть тысяча способов задержать тебя, не причинив тебе ни малейшего вреда. Дорога не значит «свобода»: она иногда идет через мосты и плотины, которые можно разрушить, посредством заклинаний на ней можно воздвигнуть стены. Твое благословение может хранить тебя даже от голода, но что с того, если ты просидишь в каменном мешке до помрачения солнца!

Ответить на это было нечего.

С холма Гвил увидел на озере три полукруглые лодки, нос и корма которых уходили под воду. Это его удивило.

— Почему у вас такие странные лодки?

Старшина в свою очередь удивился вопросу:

— Разве у вас на юге не растут стручки оу?

— Ничего подобного я раньше не видел.

— Это плоды гигантской лозы. Видишь, они похожи на кривые сабли. Когда стручки созревают, мы их снимаем, делаем маленькую прорезь, вычищаем изнутри, потом стягиваем концы вместе, чтобы он сам раскрылся — ну а там уж вставляем внутрь распорки, сушим, полируем, украшаем резьбой, смолим, — и лодка готова.

Путь их закончился на площади, окруженной высокими домами из почерневшего дерева. Это было место гуляний и сходов, на которых решались городские дела.

Собравшаяся здесь толпа ожидала чего-то с непонятным унынием.

А посреди площади сбилась добрая сотня девушек.

Они были нарочито небрежно и безвкусно одеты, растрепаны, а на чумазых лицах застыло одинаковое мрачное выражение.

Гвил повернулся к своему проводнику:

— Этим девушкам, похоже, совсем не хочется быть красавицами?

Старшина криво усмехнулся:

— Скромность — главное украшение наших жен и дочерей.

В душу Гвила снова закрались подозрения.

— Как должен проходить выбор? Мне еще не приходилось этого делать, и я не хотел бы никого оскорбить…

— Ты никого ничем не оскорбишь. Чем скромнее обставлено состязание и чем быстрее оно проходит, тем лучше. Ты просто пройдешься перед ними и укажешь на ту, которая тебе больше понравится.

Гвил, наконец, понял, что от него требуется. Он чувствовал себя дураком: по собственной глупости нарушить глупейший запрет, и получить наиглупейшее наказание, какое только можно придумать. Вот уж точно, надо разделаться с этим побыстрее! Он шагнул к девицам. На него устремились беспокойные взгляды. Задача оказалась не из простых: многие девушки были настоящими красотками, как ни старались этого скрыть.

— Встаньте в ряд, — попросил он, — так мне и вам будет проще.

Девушки без желания подчинились.

Гвил начал приглядываться. Для начала он вывел из ряда самых неказистых — толстушек, коротышек, рябых и конопатых. Затем сказал как можно мягче:

— Никогда не видел столько очаровательных девушек сразу. Любая из вас достойна быть первой, и мне непросто сделать выбор. Но я постараюсь рассудить по справедливости…

Снова и снова разглядывал девушек, просил выйти из ряда то одну, то другую, в ком находил изъян. Перед ним, наконец, остались настоящие красавицы. Он отверг еще нескольких. Оставшиеся смотрели на него с откровенной неприязнью, даже со злостью — особенно, когда он заставлял их поворачиваться, проверяя осанку.

Последний взгляд. До чего же они все хороши… Ясноглазые, гибкие, как тростник, с шелковистыми локонами. Их прелести не могли скрыть никакие лохмотья. Все они чуть ли не тряслись от волнения… И Гвил указал на ту, которая, кажется, совсем не волновалась. Она была воплощением очарования: маленькое личико, огромные задумчивые глаза и прекрасные черные волосы с трогательной гривкой над чистым лбом. Ее нежная кожа цвета слоновой кости была почти прозрачна, стан безупречен, как стебель цветка. «Что тут думать!» — подбодрил сам себя Гвил и взял ее за руку.

Глаза девушки расширились — от ужаса.

Гвилу чуть ли не силой пришлось тащить ее к восседавшему в кресле Воеводе.

— Я выбрал эту, так как нахожу ее самой красивой.

Над площадью повисла мертвая тишина.

Из груди Старшины вырвался хриплый печальный стон.

Он, покачиваясь, шагнул вперед. Голова его поникла, плечи тряслись.

— Гвил из Сфиры, ты отомстил за мою хитрость. Та, которую ты выбрал — моя любимая дочь Шири. И теперь она должна умереть…

Гвил переводил недоуменный взгляд то на Старшину, то на Шири. Девушка была безучастна и глядела куда-то вдаль.

Заикаясь, он выговорил:

— Ничего не понимаю! Я же выбирал первую красавицу…

— Твой выбор безупречен, Гвил из Сфиры, — с горечью сказал Старшина.

— Тогда скажи, что я еще должен сделать, чтобы вы меня отпустили? — спросил Гвил.

— В трех милях к северу лежат развалины, которые мы называем Музеем Человека… — голос Старшины прервался.

— Ну, ну, я слушаю! — торопил Гвил.

— Ты должен проводить туда мою дочь. На воротах увидишь медный гонг, ударишь в него и скажешь: «Мы из Сапониса».