Максимов был болен, он лежал на нарах и кашлял. Вокруг него собрались руководители. Посыпались разные советы: «разогнать», «выпустить», «разъяснить и потом выпустить». Максимов же слабым голосом все повторял: «Просто всех желающих выпустить».

Времени терять было нельзя, назревал хаос. Впервые мы проголосовали, и оказалось, что большинство за то, чтобы выпустить. Бригадиры побежали к воротам вахты.

Паршин обратился к толпе:

— Внимание! Все те, кто решил покинуть зону, могут это сделать незамедлительно. Постройтесь перед вахтой в колонну по пятеркам, и да простит вам это Бог! — закончил он.

Люди все подходили и подходили, среди них много было прибалтов, поляков, мусульман и простых крестьян, колхозников, но ни одного украинца.

Колонна медленно оформлялась, набралось примерно человек 500, и приток людей стал уменьшаться. В окне вахты было видно самодовольное лицо начальника режима, там ликовали.

Время шло, колонна ждала. Из толпы, наблюдавшей за этим, свистели и обругивали собравшихся уходить. Некоторые даже отошли в нерешительности в сторону — передумали.

Дверь вахты открылась, появился начальник режима. Оставаясь стоять на пороге, он стал командовать:

— Колонна! Всем подровняться. Остальным отойти в сторону. Открыть ворота!

Ворота медленно растворились, и там можно было увидеть приготовленные для них грузовые автомашины.

— Первая пятерка, вперед, шагом марш!

«Благоразумные» покинули нас. Какой же теперь сценарий готовило для нас начальство?

Вечером неожиданно капитан Дашкевич появился в нашей зоне. Как он вышел с вахты, никто и не заметил. Охранные отряды молча пропустили его. Он шел в сопровождении какого-то сержанта к своему зданию.

Нам показалось это невероятным. Однако вскоре пришлось поверить — когда на пороге четвертого барака появился этот самый сержант и смущенно стал спрашивать, где тут Максимов. Его подвели к Максимову, и он передал просьбу капитана Дашкевича прийти к нему вместе с Мосейчуком. Наш посыльный побежал за Мосейчуком, а сержант терпеливо ждал, стоя снаружи. Максимов был очень слаб и постоянно кашлял. Он не мог идти и обратился ко мне: «Сходи, сынок. Это что-то важное». В эту минуту подоспел и Мосейчук, и мы направились в сопровождении сержанта к зданию.

Почему капитан так рисковал и один без всякой охраны вошел в осажденную зону, было неясно. Ведь он же знал, что мог превратиться в ценного заложника. По дороге Мосейчук рассеянно заметил: «Может быть, нас-то они сейчас и возьмут в заложники?».

Микола Мосейчук был маленький, щуплый, с виду неприметный человек, лет тридцати. Было непонятно, как его слушалась эта толпа украинцев. Ведь он был совсем из другого теста, чем они, — из «советского теста». Весьма возможно, что на Западной Украине он никогда и не был и никогда не участвовал в вооруженной партизанской борьбе против Советов.

Он вырос в Киеве, в семье известного музыканта, учился в музыкальном училище, а затем в Киевском университете на историческом факультете, который так и не успел закончить. Был призван в армию простым солдатом и после окружения под Киевом попал в плен, а затем оказался в большом лагере для военнопленных в Германии. То, что он замечательно играл на скрипке, видимо, спасло его. Играя в небольшом оркестре лагеря, он был замечен профессиональным немецким дирижером, который и взял его в свой симфонический оркестр. С этого и началась его карьера. Какая-то концертная фирма нашла его и добилась разрешения возить по Европе как солиста в своем оркестре. Он с успехом играл в Вене, Берлине и Париже.

Но больше всего на свете Микола любил не музыку, а украинскую культуру и историю. В какие бы города ни приезжал он с гастролями, сразу же искал связей с местной украинской общиной, знакомился и даже читал свои доклады об украинской истории. Поэму «Кобзарь» Тараса Шевченко он знал почти наизусть и мог часами рассказывать о различных ее вариантах и переводах. Говорили, что про него узнал, и сам батька Степан Бендера и написал ему приглашение: «Езжай до меня, Микола, нам есть, о чем потолковать». Но Микола не приехал, он не мог уйти из оркестра, так как снова бы превратился в советского военнопленного. Он продолжал гастролировать.

От природы талантливый, он через два года гастролей уже хорошо говорил и читал по-немецки и по-французски. Постепенно от украинской истории он перешел к книгам по экономике и политике. В нем зрела идея создания независимого демократического украинского государства. И в этом он во многом расходился с другими украинскими политиками. Свободный от слепого национализма, он хотел создать новую Украину на принципах общего культурного наследства, общей территории и свободной экономики. Опыт развития многонационального Киева, где русские составляли около 30 %, убеждал его в том, что историческая общность украинцев и русских может только укрепить новое государство. Такая точка зрения редко находила поддержку в общинах Европы, где часто больше пели национальные песни, чем обсуждали проблемы.