Еще через день бараки были на весь день открыты, и мы смогли встретиться со своими. Гримак ранен в голову, два бригадира получили ранения ног. Все выглядели печально и растерянно. Говорить о чем-то было трудно: такой вариант развития событий мы не предвидели. Вспомнился Дашкевич с его предупреждениями.

Но жизнь в лагере с каждым днем менялась к лучшему. Создавалось впечатление, что начальство заглаживает свою вину. Наш начальник лагеря был смещен. Новый же оказался высоким худощавым майором с серым высохшим лицом и потухшими глазами. Он бродил по территории лагеря совсем один, без всякой охраны. Зашел на кухню и попросил отведать суп. Сел, взял ложку, да и съел почти полмиски, что следовало понимать, как высокую оценку. Но на жалобы заключенных отвечал коротко: «Знаю, знаю, разберемся».

Как видно, нарядчик Хаджибекиров получил от него указания подготовить бригады к выходу на работу. Он ходил по баракам и записывал все жалобы: «К прокурору пойдет!». Теперь он стал «обвинителем» бывшего начальства. На разные требования отвечал: «Учту. Теперь нам во всем пойдут навстречу». Несомненно, он выполнял чей-то наказ, чтобы снизить напряжение в зоне.

Следующий день был объявлен банным. На удивление, в моечном отделении стали выдавать кусочки мыла вместо обычной черной пасты. Первым пяти бригадам было выдано также и новое белье. Изменились и надзиратели: вдруг они стали к нам обращаться: «Ребята».

Днем из репродукторов мы услышали:

— Заключенные, завтра в помещении бывшего склада начнет работать медицинская часть. Бригадирам составить списки больных и установить очередь.

Заведующей медпунктом оказалась высокая худая женщина, затянутая в китель с погонами капитана. Для нее сразу же нашлась и кличка — «Эльза Кох».

Как-то к нашей группе, что-то обсуждавшей в центре двора, подошел этот майор, новый начальник, и, как бы заигрывая, обратился к нам:

— Ну, что, бригадиры, работать-то будем начинать?

— Да уже давно мечтаем, гражданин начальник.

— А это где тебя так угораздило? — притворяясь наивным, обратился он к Гримаку, увидев окровавленную повязку на голове.

— Да вот на свадьбе вчера выпили много, да и подрались с ребятами, — ехидно шутил Гримак.

Начальник как бы пропустил это мимо ушей.

— А какие претензии ко мне имеете?

— Нужно бы главного преступника, начальника режима Калинина, снять и отдать под суд!

— Снят уже! — отрезал майор и пошел дальше.

Апофеозом всему было появление кино в зоне. Еще до обеда на автомашине привезли оборудование. На большой стене в столовой был установлен экран, а на противоположной стороне пробито в стене отверстие для проектора. И начали каждую субботу гонять для нас фильмы, захваченные как трофеи в Германии. Это были в основном фильмы берлинской студии «УФА»: «Станционный смотритель», «Ночной бал» с Марикой Рекк и Сарой Леандр, «Голубой ангел» с Марлен Дитрих, «Фридеман Бах» с Густавом Грюндгенсом, а также все три серии «Тарзана». У всех это вызывало восторг. Была установлена очередь по бригадам, и фильмы шли по пять сеансов в день.

Не только у нас в лагерном отделении, но и во всей стране жизнь начала изменяться. Кремль стремился показать всему миру, что СССР — нормальная демократическая страна. Советские представители в ООН рядились в костюмы демократов и отказывались признавать у себя в стране многомиллионные лагеря принудительного труда.

Хаджибекиров закончил свою работу, и списки обновленных бригад были готовы. В зону вернулись из военного госпиталя некоторые раненые.

Однажды из вахты вышел какой-то новый для нас лейтенант КГБ и направился с набитым портфелем, в сопровождении двух сержантов, к зданию, где раньше пребывал Дашкевич. Это был новый оперуполномоченный: толстый, с розовым лицом и короткой стрижкой, он медленно вышагивал, озираясь по сторонам. На его лице была написана какая-то гневная амбиция: «Ну, погоди! Я тебе дам!». Словом, это был обычный оперуполномоченный КГБ.

А где же наш капитан Дашкевич? Кто был этот человек, мы так и не узнали. Он исчез так, как, видимо, и должен был исчезнуть. Уж слишком был он необычен для такого лагеря, как наш. В КГБ таких долго не держали.

Утром как ни в чем не бывало заиграл горн «на развод», из бараков повалили люди выстраиваться у вахты. Наконец, ворота распахнулись, и все возвратилось на круги своя. Ох, победа ли это?

Советского школьника еще в тридцатые годы систематически готовили к предстоящей войне. Никто не сомневался, что она придет — доблестная, великая. И вот тогда-то уж весь мир увидит, как сильна советская система и сколько в этой стране героев. Мне часто вспоминалось, как все к этому шло.

Идет урок военного дела. Для нас, учеников, эти уроки были большим развлечением, как бы военной игрой. Учитель, так называемый военрук, добрый малый, почти никогда никого не спрашивает, оценок не ставит, а только сам все показывает и рассказывает. Но сегодня особый урок: у нас гость — участник боев у озера Хасан, командир взвода. Появился он в классе весь сияющий, наголо побритый, в хрустящих сапогах и с двумя красными кубиками на лацканах гимнастерки. Наконец-то настоящий военный, а то наш военрук, хотя тоже в гимнастерке, но уж больно какой-то домашний.