Окончание войны застало Миколу в Вене, где его оркестр был на гастролях. В условиях послевоенной неразберихи он смог достать себе австрийский паспорт на имя какого-то Май-ера. Оркестр являл собой весьма пеструю интернациональную группу, и хотя советские войска были уже в городе, оркестр продолжал давать концерты даже в советском гарнизоне. Все шло хорошо, и Микола подумывал посетить Степана Бендеру в Канаде, где он смог бы продолжать учиться на украинском факультете в Торонто. Но, видимо, много было завистников в оркестре. Однажды после концерта на выходе его встретили два человека в кожаных пальто и, угрожая пистолетом, посадили в автомашину. Так он оказался в здании советской комендатуры в Вене. Остальное произошло очень быстро, и через день он уже был доставлен в Москву, в тюрьму Лефортово. Двадцатипятилетний срок присудило ему заочно Особое совещание, указав лишь: «За измену Родине с оружием в руках».

Скрытая сила и воля чувствовались в этом с виду незаметном человеке, недаром с таким вниманием и уважением относились к нему простые украинские парни. Они понимали не все его речи, но чувствовали, что он готов пожертвовать для них всем.

Некоторой противоположностью Мосейчуку, и в некотором смысле дополнением, был Гримак. Он был сотник в украинском партизанском отряде. Сначала воевали они против немецких оккупантов, а потом и против советских. Схватили его прямо в лесу, рано утром в землянке, куда неожиданно нагрянули советские солдаты. Он спал, обняв свой автомат. Таких редко брали в плен, а чаще пристреливали на месте. Выстрелили и в него, но не заметили, что он остался жив. Когда пригласили крестьян из села, чтобы убрать трупы, он еще дышал, и стрелять в него еще раз было уже поздно. Так он и оказался в тюремной больнице.

Итак, мы с Мосейчуком вошли в комнату оперуполномоченного. В ней ничего не изменилось, изменился только ее хозяин, капитан Дашкевич. Лицо его еще больше обострилось, глаза ввалились, вместо парадного кителя с орденами на нем была простая офицерская гимнастерка. Весь его печальный и задумчивый вид показывал, что с ним что-то происходит.

— Садитесь, ребята. Я знаю, что вы оба не курите, — Потянулся он к портсигару и продолжал: — Мне никто не поручал с вами встречаться, так как есть у них уже другой план. Так что об этой встрече знаете только вы и я.

Искренен он или опять играет, ломаю голову я. А он продолжал:

— Я хочу вам описать ситуацию, а там решайте сами. Ваше «Восстание ангелов» — вы, конечно, знаете этот роман Анатоля Франса — будет подавлено и, может быть, с большой кровью. Разрешено пойти и на такой вариант. — Он вздохнул, сделал паузу.

— Но еще не поздно избежать всего этого. Думаю, что не поздно… хотя и не уверен.

Наступила пауза. Тогда вступил я.

— Гражданин капитан, вы имеете какой-то конкретный план, чтобы уладить конфликт?

— Очень простой. Заявите, что вы завтра выводите бригады на работу, и я думаю, что этого будет достаточно.

Мосейчук его перебил.

— То есть вы предлагаете нам просто капитулировать. А избитые и раненые люди и все остальные? Что они нам скажут?

— Постепенно вы добьетесь расследования, но сейчас вам нужно уладить конфликт и избежать кровопролития.

— Кровопролитие уже произошло, и если мы капитулируем, то оно может и повториться.

— Вот именно — может. В таком лагере все может случиться. Давайте говорить не о том, что было, а попытаемся предотвратить еще худшее, что может произойти.

Мосейчук молчал. Было видно, что переговоры захлебнулись и тема исчерпана. Я еще раз попытался найти компромисс:

— Может быть, можно сейчас оказать медицинскую помощь раненым, а завтра встретиться с прокурором, и конфликт улажен.

— Я этого не могу вам обещать. От меня это уже не зависит. — И он уставился в одну точку. Видно, что влиять на события капитан уже не может, за руль сел кто-то другой. Следовательно, и все переговоры с ним не могут иметь реального значения. Фактически он советует нам просто капитулировать.

Капитан встал, и это должно было означать, что беседа закончена.

— Поймите, что мне никто не поручал с вами встречаться. Я просто снял этот вопрос со своей совести. Теперь вам решать.

Мы вышли от него несколько ошеломленные. Это была, конечно, не игра. Более того, капитан рисковал. Но как поверить ему, если все КГБ основано на лжи и насилии?

В бараке нас ждали уже бригадиры и члены Комитета. Когда мы рассказали обо всем, начался страшный шум: «Капитулировать после стольких дней борьбы? Никогда!». Гримак утверждал, что все, что говорил капитан, — настоящий обман. Максимов, пересилив себя, сел и тихим голосом начал говорить:

— Борьба должна иметь тактику. Она включает в себя и временное отступление, чтобы затем, выбрав момент, снова наступать.

Старый эсер хорошо знал тактику революционной борьбы с царизмом, но времена изменились, и его уже почти никто не слушал. Предположений было много: нас выведут на работу, а обратно развезут по разным отделениям. Ведь если у них уже есть план действий, то наш выход на работу будет чистой капитуляцией. Как воспримут это все люди? Долго еще спорили, но затем пришли к единому решению: дальше держать осаду и требовать прокурора.