Однако от Катарины не укрылась его задумчивость.

— О чем ты размышляешь, лорд Чародей?

Род посмотрел на нее.

— Думаю, имеет место естественный исход разногласий между вами и духовенством, ваши величества. — Он не стал упоминать о том, что аббат, пожалуй, если бы его никто не подзуживал, вряд ли бы вообще задумался о каких-то противоречиях. — Но на самом деле я бы пока не стал слишком сильно драматизировать по этому поводу. Главное тут то, что аббат готов к мятежу. Но его способность взбунтовать народ значительно уменьшится, если те монахи, которые его не поддерживают, смогут пойти с проповедями к крестьянам.

Туан поднял голову:

— А славно придумано, лорд Чародей! И у нас есть те монахи, о которых ты говоришь!

— Пока они не собираются выступать против своего аббата, — предостерег короля Род. — Для нас крайне важно узнать, кто недоволен им в стенах монастыря.

— Сделай это, если можешь, — умоляюще проговорила Катарина. — И узнай, что еще он затевает!

— Ну уж это, я так думаю, вам и самим должно быть понятно, ваши величества.

— Мне ничего непонятно, — глядя Роду прямо в глаза, сказала Катарина. — С тех пор как он поднял против нас баронов и потом, когда бой казался неминуемым, отказался от своих притязаний и присягнул нам на верность, — с тех самых пор я отчаялась понять его мысли.

Интересно было слышать такое из уст королевы. Однако Род снова удержался от комментариев — тем более что он-то отлично знал, из-за чего так радикально изменился в вышеупомянутых обстоятельствах ход мыслей аббата.

— Его благочестие лорд монастырщик!

Аббат, стоявший за спиной старика-камердинера, вздернул брови.

— «Его милость», Адам, а не «его благочестие»! — Баронесса Реддеринг проворно вскочила и поплыла навстречу аббату, распахнув объятия. — И не «лорд монастырщик», а «лорд аббат»!

— Что ж, ежели он аббат, то должен управлять аббатством, — проворчал старый слуга.

— Монастырь и есть аббатство — либо аббатство есть в нем! — воскликнула баронесса и пылко сжала руки аббата. — Вы должны простить его, святой отец. Он стареет, и его разум…

— Ах, да ведь я знаю Адама многие годы — очень многих таких, как он, — прервал баронессу аббат, смилостивившись над стариком, и с улыбкой повернулся к слуге. — Что же до прощения, то разве это не часть моего служения?

— Так вы и говорили много раз в комнате для исповеди, — проговорил старый Адам, и его глаза зажглись набожным огнем. — А все эти господские титулы — да ну их совсем! Для меня вы всегда были отцом Видцекомом.

— Адам! — ахнула баронесса, но аббат только рассмеялся и похлопал старика по плечу, а затем развернулся, чтобы поприветствовать юную леди, которая спешила к нему, шурша пышными юбками. Он выпрямился, растянул губы в улыбке, чуть шире раскрыл глаза. — Леди Мейроуз, как чудесно вы выглядите!

— Благодарю вас, милорд, — пробормотала леди, присела в реверансе. Вид у нее был несколько разочарованный. Ей было за двадцать — то есть она была старше, чем следовало быть незамужней девице из хорошего дома. Поглядеть на нее — и это казалось странным: миловидная, с недурной фигурой, с волосами цвета червонного золота. Искоса глядя на аббата, она пошла рядом с ним к столу, стоявшему около стрельчатого окна. Мейроуз села по левую руку от бабушки и устремила на гостя взгляд, которым отчасти могло объясняться то, почему она до сих пор не замужем.

А взгляд аббата, смотревшего на Мейроуз, смягчился.

— Подумать только — какой малышкой вы были, когда я впервые посетил ваш дом в ту пору, когда еще служил дьяконом!

Леди Мейроуз серебристо расхохоталась — правда, несколько натужно, а ее бабка поспешно проговорила:

— Да и вы в ту пору были совсем мальчиком, святой отец!

— Это верно, — безмятежно улыбнулся аббат. — Я был безусым самоуверенным мальчишкой, обуреваемым великой важностью последнего обета. Пожалуй, тогда вы могли смеяться надо мной, добрая госпожа.

— О, но даже под самоуверенностью в вас всегда проглядывала бездна силы, — возразила баронесса. — Воистину, жизнь стала невыносима для меня, когда мой благородный супруг покинул нас, упокоясь в мире, если бы вы не пришли к нам из монастыря, не проделали бы столь долгий путь ради того, чтобы поддержать и утешить меня в моем горе.

— Я был рад помочь вам и всегда буду рад помогать впредь, — заверил баронессу аббат, сжав ее руку. — Мало чем я бы смог ответить на ту доброту и терпение, которые вы выказывали мне в пору первых лет моего духовного служения. О нет, никогда я бы не смог доверить этот дом кому-либо из моих монахов.

— И слава Богу! — негромко, чуть хрипловато проговорила леди Мейроуз. — Ни одному священнику не дано проводить мессы так, как это делаете вы, милорд. Никто не в состоянии наполнить службу таким высоким смыслом.

Это был неверный ход, поскольку своими словами леди Мейроуз напомнила аббату о его духовной ответственности. Он прикоснулся к распятию, висевшему на цепочке у него на груди, и натянуто улыбнулся.

— Благодарю вас, дитя мое, однако не забывайте о том, что жертва Господа нашего всегда нова и жизненно важна, независимо от того, какие освященные руки ни держали бы его тело.