Сорвалось. Да так глупо! Если эти несчастные не смогли устроить мятеж, то как они рассчитывали управлять страной? Полагались на опыт Сперанских и Мордвиновых? Знали, что к революционной армии примкнут обиженные генералы? Ах, дети! Ах, невежды! С каждым из ярких имен пришли бы амбиции, позывы к диктаторству. И это на фоне новой Пугачевщины!

Нет, нет. Он не давал согласия. Но если бы случилось… Помимо него… Как неизбежное…

– Поворачивай, – Николай постучал кучера по спине, и сани, в которых император едва помещался вместе со спутником, скользнули с тротуара к дому у Армянской церкви на Невском проспекте. – Приехали.

Александр Христофорович решительно не понимал стремления государя везде таскать его с собой, но умел ценить доверие и молча сносить неудобства.

– Я хочу, чтобы ты сам видел его и сам делал выводы.

Схватить Михайло Михайловича за руку не удалось. Хотя косвенных доказательств его причастности было более чем достаточно. С первых же дней замелькало искомое имя. На Сперанского показывали Каховский, Трубецкой, Стутгоф, два приятеля Батенькова – Краснокутский и Корнилович. Вот тогда-то государь и произнес роковую фразу: «Не сегодня завтра в Петропавловку». Но ждал подтверждения. Мало ли что сболтнет один-другой прапорщик.

Сущий скандал вышел с Батеньковым. В крепости он струхнул и написал Николаю покаянное письмо, где сказал много чего лестного о своем покровителе, вольным образом мыслей которого якобы и был совращен в общество. Сам Александр Христофорович письма не видел, адресовано оно было императору и у императора же осталось. Его величество оказался тронут раскаянием. «Не все преступники – закоренелые злодеи, многие по молодости лет попали в силки заблуждений», – заявил он. Бенкендорф буркнул, что не каждым соплям надо верить. Никс обиделся.

И кто бы, вы думаете, оказался прав? Еще до нового допроса Батеньков подхватил простуду и вздумал помирать. Перед лицом кончины ему сделалось паскудно, что он вот так унижался и молил о пощаде. Ведь все едино – пресечься ли дыханию на виселице или захлебнуться мокротой в каземате. К нему привели священника, но вместо исповеди Габриэль продиктовал попу другое письмо на высочайшее имя. Да такое хлесткое, что на этот раз Никс не сдержался – показал другу. «Не верьте ни единому слову из того, что я писал вам в порыве малодушия. Не верьте и тому, что будут писать и вымаливать у вас другие, предавшись слабости и отчаянию. Никто из нас никогда не раскается в содеянном, ибо дело наше свято и будет омыто в крови тиранов».

Самое же скандальное в сем случае, что Батеньков поправился, и благородные порывы оказались ни к чему. Разгневанный государь даже приказал его больше не допрашивать, потому что он низкий лгунишка. Выполняя просьбу подследственного, первое письмо царь сжег, тем самым своей рукой уничтожив показания на Сперанского.

– Изверги. И все как один любят отечество. Я чувствую себя лишним в этом якобинском раю.

Нынче утром Александр Христофорович представил государю доклад.

– С полной определенностью можно утверждать лишь две вещи. Первое: господин Сперанский знал о существовании тайного общества. Но кто о нем не знал? Второе: заговорщики предлагали ему войти в состав нового правительства. Однако мы не имеем сведений, что он дал согласие.

Никс покусал губу. Ситуация была шаткой. Прошелся от окна к столу и обратно.

– Я рад, что прямых улик на него нет. Наши домыслы могут идти очень далеко. Но коль скоро вина не доказана, стало быть, и не существенна для закона. Этот человек повел себя осторожно. Будем же осторожны и мы. В сущности, против него одна его репутация. А я, признаться, посещая его дом в те же дни, что и заговорщики, и работая с ним над манифестом, не нашел в нем тех мыслей, которые хором приписывают ему недоброжелатели.

– Государь, – осмелился предостеречь Бенкендорф, – у меня такое чувство, что мы держали рыбу с гладкой от слизи чешуей, и она выскользнула из рук.

– Или держите крепче, или не жалуйтесь, – отрезал Никс. – Мне нужен этот человек.

Тут и заключалась вся метафизика.

– Если он невиновен, мы привлечем его к подготовке суда над злодеями. А если виновен в той степени, о какой мы догадываемся, то это станет для него испытанием. Во всей империи нет второго такого юриста. Кто оформит целый процесс так, чтобы мы не выглядели варварами? Чтобы закон был соблюден до мелочей? – Государь, волнуясь, снова заходил по комнате. – Наше дело простое и чистое. Если суд подготовит Сперанский, то всякий отринет мысль о каких бы то ни было злоупотреблениях. Мы немедленно едем к нему.

Вообще-то Бенкендорф собирался в Следственный комитет. Но пришлось тащиться к Армянской церкви. Явление императора в доме имело вид сошествия Спасителя в ад. Правда, ад скорее грустный, чем ужасный. Меланхоличный, нежный и полный скорбей. Елизавета Михайловна вскрикнула. Старик подался вперед.

– Я вижу, вы больны, сидите. – Николай взял стул и подставил его к креслу. – Мне надобно поговорить с вами, Михайло Михайлович. Как друг и преданный слуга моего покойного брата, вы не откажетесь выслушать.