Шрифт:
Иван Иванович сложил свою одежду на песке и вошёл в воду.
Медлить не стал, забежал за камыши и пустился вдоль них вплавь, чтобы метров через двести снова выбраться на берег и в одних трусах рвануть в глубь леса.
Юрген-Клаус поднял крик только через полчаса:
— Селезнёв утонул!
Диверсанты сначала проныряли всю прилегающую акваторию Свитязя, затем прочесали близлежащий лес, задействовав для этого наиболее крепких военнопленных, но Ковальчука и след простыл!
Когда Иван Иванович, босой и чуть ли не донага раздетый, влетел в березовую рощу, там пас коров какой-то немолодой крестьянин, который, несмотря на лето, был в ватных штанах и фуфайке.
— Раздевайся! — скорчив на лице страшную гримасу, заорал Ковальчук. — Ну же!
— А я що, голый до дому пиду? Та мэнэ ж бабы засмиють!
— Давай быстрее! После победы верну!
— Ага… Вид вас, коммунякив, дочекаешься… В тридцать девятому золоти горы обицяли, а що выйшло?
Пастух продолжал ворчать, но сапоги снимать всё же начал.
— А ты, дед, оказывается, контра… Пристрелить бы тебя, да пистолета нет. И пули жалко!
— Ишь, какой ты жалостливый, москалик…
— Сам такой! Я з Кашивки, що биля Ковеля, можэ, чув? — наконец догадался перейти на родной язык чекист.
— Чув, звычайно… Так чому ж ты не по-нашему балакаешь? Бери, сынку, бери всэ, потим пры нагоди виддасы!
— Дякую… Тилькы ж дывысь, нимцям про мэнэ — ни слова!
— Домовылысь.
Бежать в кирзовых сапогах, которые к тому же оказались на размер меньше и сильно жали, натирая до крови уставшие ноги, было невыносимо трудно. Порой хотелось снять их и выбросить куда подальше. Но совсем без обуви — тоже никак! Особенно ночью. Пришлось терпеть…
Однако вскоре ему опять повезло.
Вечером Иван заметил возле одного из сёл на опушке леса подростка, что-то строгавшего острым самодельным ножом, и, позаимствовав ненадолго у него инструмент, отрезал носки сапог. Так, с торчащими наружу пальцами, и устроился на ночлег в халабуде, сооружённой деревенскими пастухами для того, чтобы было где укрыться от дождя и ветра.
А утром его разбудили чьи-то голоса:
— Дывысь, Тымко, тут хтось е!
— А ну, вставай. Хутко!!!
Выйдя из укрытия, он увидел двух мужиков, немногим старше его. У одного из них на плече болталось охотничье ружьё.
— Кто такой? — процедил тот сквозь зубы.
— Иван я… Ковальчук.
— Звидкы?
— З Кашивкы… Це за Голобами [14] .
— Знаю… Що тут робишь?
— Не бачите, сплю.
— Невже дома не маешь?
— Кажу ж вам… Маю. У Кашивци!
— До неё еще тридцать километров топать…
— Я был у сестры, в Любомле… Аж раптом немец налетел, вот и мушу пробиратыся до дому лесами. У меня ж бо жинка, дети.
— Зрозумило. Що, Петре, нехай йде?
14
Голобы — в войну районный центр, а сейчас посёлок в Ковельском районе Волынской области Украины.
— Та нехай!
— Дякую!
— Йды, тилькы бильше нам не попадайся!
— Добре. А где Ковель, хлопцы?
— Вон там… За лисом. Чуешь выбухи? [15]
— Так.
— Это германец бомбит мисто. Уже пятый день поспиль [16] .
— Хиба Ковель не взяли?
— Ни. Там ще Советы хозяйнуют. Хочеш потрапыты до них у лапы?
— Боронь Боже.
— Тогда иди в обход.
— Зрозумив… Бывайте!
— Та иди уже, иди…
15
Слышишь взрывы? (укр.).
16
Поспиль — подряд (укр.).
Выходит, Ковель ещё наш?
Ура!!! Это меняет дело!
Ковальчук весело помахал рукой незнакомцам и пошёл прямо на звуки разрывов бомб.
Если провал группы Пухарта ещё можно было хоть как-то утаить (и оправдать), то о загадочном исчезновении русского профессора моментально узнали все высшие чины Третьего рейха.
Первым из посвящённых стал Шпеер, имевший личного осведомителя среди светил науки, отправленных в командировку на Свитязь.
Доложить всё, как есть, фюреру, он, ясное дело, не решился. Напротив, стал искать выход из создавшегося положения и немедля вызвал к себе Штольце, головой отвечавшего за успех всей операции.
Ветеран абвера вытянулся в струнку перед штатским архитектором и не знал, что сказать в своё оправдание.
С одной стороны, пропажа Вениамина Сигизмундовича — серьёзный удар по «Урановому проекту», с другой — всё не так уж и плохо! Никаких свидетельств о том, что учёного похитили русские, у его ведомства нет.