Взоры всех присутствующих обратились к новенькому, когда он вошел в гостиную. В первый момент Бакс испытал неловкость, но тут же оправился и, заняв указанное ему место, принялся рассматривать присутствующих.

За пианино, наигрывая фрагменты из известных оперетт, сидел Ингмар Свенсон, высокий, с проседью, мужчина. Такими мы обычно представляем себе стопроцентных английских джентльменов. Вольф Свенсон очень походил на брата, разве что ростом пониже. Его жена — внешне типичная шведка, с прямыми светлыми волосами, благоухающая дорогими духами, производила впечатление спокойной, благодушной женщины, хорошей матери и хозяйки. Улыбаясь, она то и дело призывала к порядку непоседу Олафа.

«А вот этот наверняка Полтыка», — Аристотель окинул взглядом молодого полноватого мужчину в огромных очках, мощной оправы которых с избытком хватило бы на пять пар обычных. Молодой врач изо всех сил старался выглядеть солидным — и, надо сказать, безуспешно. Быть может, причиной этого была несолидная одежда: фланелевая рубашка и обычные синие джинсы.

У окна двое мужчин стоя вели разговор. Один из них, уже немолодой, с короткой испанской бородкой и трубкой во рту, в скромном, но дорогом костюме, выглядел типичным преуспевающим чиновником, второй, помоложе, одетый с небрежной элегантностью в светлый отлично скроенный костюм, наверняка не имел никакого отношения к миру деловых людей. «Петер Нильсон и журналист Милевский, — решил детектив. — Милевскому не дашь больше сорока, хотя ему уже пятьдесят два года, как следует из материалов дела. Интересный мужчина, ничего не скажешь».

Божена была прелестна. Изящное платье цвета кофе с молоком выгодно оттеняло ее загар. «Ах, что за девушка!»

«А вот это супруги Ковалики». Художник, мужчина средних лет со жгуче-черными, явно крашеными волосами и усами, был одет так, как полагалось всякому уважающему себя представителю богемы: невероятного фасона и расцветки костюм, на шее небрежно повязан яркий шелковый шарф. Цвет его лица, и особенно носа, красноречиво свидетельствовал о пристрастии художника к крепким напиткам.

Супруга художника, женщина намного старше его («ну конечно, разница в десять лет»), всячески старалась подчеркнуть свою роль «доброго духа» и «ангела-хранителя» мужа, причем делала это так назойливо и демонстративно, что чувствовалось, объект забот с трудом удерживался от грубости по ее адресу.

Владелец пансионата, представив собравшимся своего нового жильца («Пан Артур Ковальский, научный работник, сотрудник Варшавского университета»), пригласил все общество занять места за столиками и с профессиональной улыбкой предложил выпить по бокалу за то, «чтобы погода благоприятствовала, чтобы отпуск у всех прошел с пользой для здоровья, чтобы все дни светило солнце и чтобы все сумели приобрести такой же прекрасный загар, как наша очаровательная панна Божена». В общем, банальный тост. Небанальным было лишь пожелание «поменьше таких происшествий, как прошлой ночью».

Мария Решель уже, видимо, совсем оправилась после пережитого, потому что помогала Розочке обслуживать гостей. Пили вино, и Аристотель отметил про себя гримасу неудовольствия на лице художника.

Приятная обстановка, уютная комната, оживленные разговоры. Бакс принимал в них самое активное участие, но про себя не переставал удивляться тому, что видит и слышит. Ведь собравшиеся на этот дружеский вечер прекрасно отдают себе отчет в том, что среди них находится убийца, события прошлой ночи подтвердили это со всей очевидностью. Они не могут не знать этого и в то же время мирятся с таким положением, делают вид, что ничего особенного не произошло. Почему? Почему никто из них не протестует, не возмущается, наконец, просто не пытается уединиться, не принимать участия в сборище? Нет, надев маски довольных жизнью отпускников, они ждут чего-то, это явственно ощущается. Чего? Что придет милиция и арестует преступника? Или что будет совершено новое преступление? А если так, знают ли они, кто станет очередной жертвой? Глупости, не могут они этого знать, разве что один из них знает… Или вот Мария Решель. Сейчас она, быть может, да нет, какое «быть может», наверняка! — подала кофе тому, кто несколько часов назад пытался ее задушить. Черт знает что такое! Двадцатый век, центр Европы, культурные люди, спокойная Польша, и вдруг такое! Потребуется несколько дней на то, чтобы узнать этих людей, понять, на что каждый из них способен. Удастся ли ему сделать это? Главное, чтобы они как можно дольше не знали, с кем имеют дело. Большая разница — общается ли человек с таким же отдыхающим, как он сам, или с детективом, следователем, милиционером. Надо поскорее взяться за изучение шведского языка.

Разговор тем временем шел на немецком. Арт отметил, что шведы и норвежец владели немецким отлично, что у них просто великолепное произношение, и это его даже удивляло как специалиста. Ведь его ухо улавливало малейший акцент. Боровский знал немецкий неплохо, хотя его речь и изобиловала местными диалектизмами, журналист говорил свободно, очень правильно и без всякого акцента, художник, как все силезцы, мешал немецкие слова с польскими, его жена пыталась изъясниться на каком-то фантастическом наречии, которое она считала немецким языком, доктор почти не умел говорить, хотя кое-что понимал, студентка знала немецкий очень слабо. Сам Бакс владел языком Гете не хуже иностранцев и Милевского, но не хотел, чтобы присутствующие это поняли, и потому, участвуя в общем разговоре, умышленно коверкал свой немецкий.

После нескольких бокалов отличного вина температура вечера, открывающего новый сезон, несколько прохладная вначале, значительно поднялась. Художник с Боровским затеяли жаркую дискуссию. Оказалось, их давно объединяет общий интерес к портретам: у художника — в живописи, у владельца пансионата — в фотографии. Жена художника намертво присосалась к молодому врачу, пытаясь получить бесплатно какой-то очень важный для нее совет, в ее жаркой речи то и дело слышалось «а как вы считаете, пан доктор», «значит, вы полагаете, пан доктор». Доктор еще больше надулся от сознания важности собственной персоны и изредка менторским тоном давал такие советы, снисходя к просьбам пани Ковалик. Наверняка ему казалось, что делал это он с должной солидностью, хотя на самом деле (для наблюдателя со стороны) все, что он говорил, звучало забавно, так как доктор совершенно не выговаривал буквы «р».

— Вам это категохически пхотивопоказано, дохогая пани, — разглагольствовал он. — И я утвехждаю это отнюдь не хуководствуясь мнением автохитетов, а исходя исключительно из собственных наблюдений пхиходы.

Заморских гостей интересовали вопросы польской экономики, торговли, культуры Они с уважением отзывались о достижениях польской промышленности, с удивлением отмечали высокий уровень жизни поляков, с умилением вспоминали примеры гостеприимства. Находили, правда, и недостатки у нас, например, со многими оговорками и в очень вежливых выражениях пожаловались на очень невежливое обслуживание в магазинах и на невозможность приобрести интересные, со вкусом сделанные сувениры по причине полного их отсутствия.