И когда стало тихо, гайдамацкий старшина развернул бумагу. Все оцепенели. Только Микифор Маложон тяжело дышал и покряхтывал, спускаясь по лестнице с колокольни. Старшина вдруг передумал и передал бумагу попу.

Поп благословил народ на три стороны, перекрестился сам и начал читать, точно евангелие.

Дата была — тридцатое апреля. Объявлялась для всеобщего сведения грамота об установлении над землями, имуществом и народом — «для достижения порядка, спокойствия и благосостояния» — власти пана гетмана всея Украины, по имени Павло Скоропадский.

Певчие пропели «многая лета». Затем старшина приказал петь «Ще не вмерла». Толпа тихо переминалась с ноги на ногу. Мужчины молчали. Женщины тихонько всхлипывали. «Ще не вмерла» никто и не знал. Микифор Маложон сидел на последней ступеньке. Какой-то гайдамак подбежал к нему, чтобы заставить встать, когда поют национальный гимн, но Микифор вдруг весь посинел и схватил лежавший рядом с его босой ногой камень.

— Не подходи, а то убью! — закричал он.

Солнце уже перевалило за полдень…

Земельный комитет разгоняли под вечер.

Гайдамацкий старшина, двое его сердюков, немецкий лейтенант и четверо солдат пошли по хатам — собирать президиум. Председателем земкома был Коротко Гнат, матрос девятисотого года. Секретарем — фронтовик Степан Юринчук. Казначеем — дед Панкратий Юшек. Их привели к сборной по одному. Вывески «Земельный комитет села Быдловка, Подольской губернии» над дверьми уже не было.

Гайдамацкий старшина сел писать протокол и затребовал печать, кассу и документы.

Печать достал из кармана, обдул с нее махорную крошку и положил на стол Степан Юринчук. В кассе оказалось три лопатки, восемнадцать керенок, сто крон, сорок марок, двадцать рублей николаевскими ассигнациями и на четыре рубля серебряной мелочи. Старшина написал расписку, что деньги эти приняты для передачи в государственную казну его ясновельможности пана гетмана. Документов в шкафу не обнаружили никаких. Старшина рассердился и потребовал немедленно представить списки.

— Какие списки? — угрюмо исподлобья глянул Гнат Коротко.

— Списки, которые ты собственноручно составил на передел помещичьей земли и распределение будущего с этой земли урожая между безземельными и малоземельными крестьянами села Быдловка.

— Нет таких списков, — понурившись, сказал Коротко.

Старшина поднялся и ударил Гната по щеке. Того качнуло, он зашатался, но немецкий лейтенант ударил его по другой, и Гнат устоял на ногах. Он нагнулся, поднял шапку и вытер кровь с губы.

— Списки у меня дома, — сказал он тихо.

Сборную опечатали и пошли на подворье к Коротко.

Кучка крестьян — несколько десятков человек — молча шла за ними шагах в сорока позади. Дети бежали с двух сторон вдоль плетней.

Во дворе у Коротко стояла халупа, поветь и саж на две свиньи. Под поветью, перевернутые вверх полозьями, лежали дровни.

— Ну? — прикрикнул старшина.

— Забыл… где… — пересохшим горлом прохрипел Гнат. — Ищите.

Гнат был вдовец. Жил вдвоем с сыном. Семнадцатилетний Иванко мял в руке картуз. Губы его побелели и дрожали.

Перерыли сундук, искали на печи и в печи. Нашли рваное белье, матросский «увольнительный билет», бескозырку с георгиевскими ленточками и потрепанную книжку «Арифметика Киселева». В печи обнаружили щербатые горшки и золу. В кладовке — ведро ячменя, мешок картошки и сала килограмма три. Под ногами путался мохнатый Рябко.

— Где списки?! — завизжал старшина.

— Не дам! — в полный голос сказал Гнат. Сердюки и немцы шарили под поветью и в саду. Люди стояли за воротами, выглядывали из-за плетня. — Вот перед всем народом — не дам.

Немецкий унтер вытянулся перед лейтенантом. В руках он держал солдатский наган и десять обойм с патронами к нему. Завернутое в тряпье, это лежало на яворе в скворешне. Еще через минуту сердюк принес немецкий карабин. Его нашли в бурьяне. Лейтенант кивнул и отвернулся.

— К стенке! — заорал старшина.

Сердюк толкнул Гната к стене. Немецкие солдаты щелкнули затворами. Гнат побледнел и втянул в легкие воздух. Потом он поднял руку и поманил к себе Иванка. Другой рукой он дрожащими пальцами расстегивал пуговицы. Когда Иванко, спотыкаясь, подошел, Гнат сбросил старую матросскую куртку и накинул ее на плечи сыну. Иванку, и правда, стало холодно — он съежился и дрожал, зубы его стучали. Куртка была на Иванка велика, но добрая еще куртка — лет пятнадцать назад шита из добротного черного гвардейского сукна. Теперь осталась одна основа, блестящая, как клеенка, нитки на петлях совсем побелели.