Вставшая дыбом земля, столь удачно опрокинувшая бочку, так и осталась вздыбленной — в виде вала, покрытого глубокими трещинами и разрывами дерна, широкого и невысокого вала — больше всего увиденное напоминало след исполинского, со слона размером, крота, проползшего у самой поверхности.

Вал проходил как раз под старым домом — точнее под тем немногим, что осталось теперь от него и от сарая — лишь на отшибе, чуть в стороне, как гнусная издевка стояла совершенно целая дощатая уборная… Плодовые деревья, по корням которых прошел вал, наклонились в разные стороны, два огромных старых тополя у дороги просто рухнули; асфальт проезжей части вспух неровными, словно обгрызенными, плитами… Там же, у выкорчеванной колонки, бил из разорванной трубы чистый и звенящий родник…

Туда, туда! — жжение вернулось, лицо припекало. Он поднялся на ноги, подземные толчки не исчезли, но ослабли, он приноравливался к ним, как моряк к качающейся палубе корабля… Поднялся и увидел — вспучивший землю вал не закончился ни на его участке, ни на порушенной дороге — уходил, слегка загибаясь, в поле; зацепил наискось участки новой застройки (там что-то горело-дымило и доносились приглушенные расстоянием крики).

Но, самое главное, — вал продолжал расти!

Крот-гигант продолжал работу со скоростью быстро бегущего человека. Леша, позабыв про стремление к роднику, завороженно следил, как вспухает, вздыбливается заросшее люцерной поле, как вал приближается к бетонным опорам шестикиловаттной линии — готово, одна накренилась, зависла на вытянувшихся струной проводах (“голова” вала проползла дальше) — и рухнула — треск, синие молнии бьют в землю, и она, земля, набухает уже не в длину — неподвижным, растущим лишь в ширину и в высоту исполинским холмом-нарывом…

И тут тряхнуло по-настоящему, тряхнуло так, что все предыдущее показалось легкой разминкой и прелюдией: земля встала вертикально, зеленой, топорщащейся кустами и деревьями стеной — и тут же рухнула обратно, презирая все законы гравитации — рухнула, чтобы сейчас же вздыбиться снова.

Трещины распахивались хищными ртами. Схлопывались обратно — со всем, что в них провалилось…

Воздух выл.

Он просто отключился на какое-то время — защитная реакция организма, не предназначенного эволюцией для таких свистоплясок — а когда снова включился, все закончилось — и стало совсем иным.

…Леша лежал на дне котловины — круглого большого провала в земле, диаметром, пожалуй, около километра — трудно точно определить, где заканчивается все более пологий склон и начинается первозданное ровное поле. Дом, вернее остатки Лешиного дома, оказались почти в самом центре котловины, где землю больше всего истерзали разломы и трещины. И из этих трещин начала сочиться вода, с каждым мигом усиливая напор. Она тут же смывала слизь и мусор, мешалась с вывернутой темной землей, превращаясь в мутную жидкость, почти в жидкую грязь — но он видел, что изначально это самая обычная вода, прозрачная и чистая…

Все действительно кончилось, понял Леша. Того, кто сидел в пруду (да нет, конечно под прудом!) — больше нет.

Сдох, сдох, сдох!!!! Или навсегда сбежал…

Бог знает, кем или чем было это и зачем проковыряло щелку-глазок в стене между мирами… Да и черт с ним, пропади оно пропадом…

От таких размышлений — одновременно он зачерпывал сочащуюся под ногами муть и обливал не перестающие припекать лицо и тело — от этого простого и приятного занятия Лешу оторвала мысль, что скоро он окажется на дне красивого круглого озера глубиной метров двадцать-тридцать. А для заплывов на длинные дистанции сил совсем не осталось…

Леша поспешил наверх, не глядя по сторонам и не слишком выбирая дороги — и тут же застрял в месиве из упавших стволов, веток и листьев, месиве, бывшем совсем недавно так понравившейся ему осиново-березовой рощицей. Пришлось обходить, вода догоняла, заливала ноги, он уже не видел, куда ступает, пару раз провалился, наступил на что-то острое — и, наконец, рухнул на траву, оставив между собой и наступающей водой изрядное расстояние.

…Всю котловину новообразовавшийся водоем не заполнил — примерно треть, никак не более. Переставшая прибывать вода образовала круговое течение, быстро затихавшее. По поверхности озера радостным хороводом кружили всплывшие остатки Лешиного дома, построек и мебели… Извлечение “четверки” без мобилизации водолазной техники было делом мало реальным. На пороге своего дома — покривившегося, перекошенного, но устоявшего — стоял дед Серега и, судя по жестам, отчаянно матерился. Откуда-то доносились звуки сирены.

Он подковылял к урезу воды — полуголый, обожженный, с непонятно как уцелевшими очками на носу — одно стекло треснуло. Зачем-то пощупал воду, словно собирался купаться… Растерянно разлепил почерневшие, треснувшие, покрытые запекшейся кровью губы:

— Хрен продашь теперь наследство… Только пруд и остался…

Все остановилось, застыло — не было даже ветра. Леша стоял неподвижно. Надо было куда-то идти, что-то делать, кому-то пытаться объяснить, что здесь стряслось в прямом и переносном смысле — вместо этого он присел на землю. Сидел — совсем как десять дней назад сидел на берегу крошечного пруда, наблюдая за застывшими у кромки водорослей крошечными карасиками. Пришедшую тогда мысль, что в озерах эти крохи вырастают ого-го какими, Леша сейчас не вспомнил…

Водоворот затих окончательно. Обломки остановили свое коловращение. Лишь кое-где мутноватое зеркало воды морщила рябь. Легкая рябь…