— Только охайте, девочки, получше, — говорила Женя, когда мы въезжали в Ивановскую.

Машина остановилась возле столовой. К нам уже бежали испуганные девушки, завидевшие издали белые бинты, а мы сидели в кузове и усердно охали. Но долго не выдержали — и одна за другой с хохотом спрыгнули на землю, — и война как будто прекратилась для нас, и то, что мы здоровые, целые и невредимые обмотались бинтами, казалось очень смешным.

И сколько бы мы ни горевали по поводу якобы уходящей молодости, как ни сетовали на свои двадцать два года, на деле юность была с нами, и когда в долгой череде военных забот образовался разрыв, тут же в него устремилась наша беззаботная веселость и радостное ощущение жизни.

После взятия Новороссийска началось быстрое изгнание фашистов с Таманского полуострова, «Голубая линия» распалась сразу в нескольких местах. 9 октября последние гитлеровские солдаты убрались с полуострова. Вылетев на бомбежку в эту ночь, мы не нашли ни одной цели. Мыс Чушка, где недавно было скопление немецких войск, словно вымер; дороги, ведущие к Керченскому проливу, опустели.

— Придется докладывать: противник бегает быстрее нас, бомбить некого, — шутили мы, возвращаясь на аэродром.

В признание заслуг полка к его имени прибавилось слово «Таманский».

Теперь на очереди был Крым.

В начале ноября слово «Эльтиген» было на устах у всех, кто находился на кавказской стороне Керченского пролива. Эльтиген — маленький рыбачий поселок на берегу Керченского полуострова, южнее Керчи. Здесь в ненастную ночь 1 ноября высадился десант 18-й армии, вернее, только часть десантников. Остальные суда из-за сильного шторма на море не смогли подойти к берегу и вернулись на Таманский полуостров. Но те подразделения, которые достигли крымского берега, стремительно атаковали неприятеля и в первую же ночь захватили плацдарм в шесть километров по фронту и в два километра в глубину.

Через несколько дней у десантников подошли к концу продукты и боеприпасы, нечем стало перевязывать раненых, прекратилась связь с Большой землей, осколками снаряда разнесло рацию, убило радиста. Свинцовые волны бурлили не переставая. Вновь и вновь рвались к Эльтигену наши катера с подкреплением, боеприпасами, продуктами и опять вынуждены были ни с чем возвращаться к своим причалам. А пока десант мог противопоставить противнику, кроме, упорства и мужества, лишь пулеметы, противотанковые ружья, винтовки, автоматы, гранаты. Орудия, которые везли на плотах, так на плотах и остались, а плоты разбросал шторм и унес в море. Не было укреплений, а те, немецкие, что заняли в первые часы после высадки, своими амбразурами были обращены в сторону пролива. Помочь отважным морякам и пехотинцам могла только авиация, в том числе наша — тихоходная, ночная. Генерал Петров, командующий фронтом, подписал приказ:

Приказ пришлось выполнять в стопроцентно нелетную погоду — дождь при низкой облачности и штормовом ветре. К бомбодержателям крепили мешки с патронами, провиантом, бинтами и лекарствами и сбрасывали их на узкой полосе крымского берега. В этом случае годилась только наша малая скорость, никаким другим самолетам такую задачу доверить было нельзя. Чтобы сбрасывать мешки с грузом в цель, нужна была исключительная точность, просчет в один-два метра — и ценный груз мог попасть к врагу. Наши легкие бипланы сносило ветром, нас искали и ловили прожектора фашистов, а потом начинали бить зенитки. На бреющем проносились мы над головами врагов, сбрасывали свои мешки на еле заметные сигнальные огоньки десантников и возвращались к себе в Пересыпь на берегу Азовского моря, чтобы взять новые мешки и опять лететь через пролив к Эльтигену.

Бывало, с середины пролива уберешь газ и планируешь до самого крымского берега. Фашисты бьют из чего попало, даже из автоматов, пули пробивают плоскости… Но вот уже под крылом долгожданные огоньки, тогда что есть мочи кричишь:

— Принимай гостинцы, пехота! У нас картошка и медикаменты, патроны — следующий. Привет от 46-го женского, гвардейского!

Двадцать шесть ночей летали мы к десантникам. Каждый такой рейс нес им спасение, укреплял уверенность в победе.

Высокие плотные облака ушли далеко в сторону моря и там остановились. Луна подсвечивала их кружевные края, а по самой кромке горизонта искристо серебрилось море. Поэтому тьма, окутавшая аэродром, казалась еще гуще, ветер под тучами усилился, и стало заметно холоднее.

Женя стояла, прислонившись плечом к фюзеляжу, смотрела в сторону серебрящейся в море полосы и тихо, про себя напевала без слов: «На холме стоит домик-крошечка…»

Я сказала:

— Немцы, наверное, подтягивают силы для нового удара по Эльтигену.

Женя оттолкнулась плечом от фюзеляжа, поправила ремень на комбинезоне:

— Спасибо, Маринка, что вернула издалека…

— Тяжко придется морячкам, если мы не найдем танковую колонну.

— Найдем. На брюхе будем ползать над городом, а найдем.

— А далеко ты была?

— Дома, Марина, дома.

Подана команда на взлет. Первой ушла машина Амосовой.

Устраиваясь за моей спиной в штурманской кабине, Женя проговорила, посмеиваясь:

— Давно не брала я в руки шашек…

— Знаем, как вы плохо играете, — в тон ей ответила я репликой Ноздрева. — Знаем, как вы играете, товарищ флагштурман.

Рокот мотора машины Амосовой таял в вышине, и уже не стало видно голубого посверкивания из патрубков. Мы вырулили на старт. Вспыхнул зеленый огонек карманного фонарика: команда — взлет. ПО-2 послушно оторвался от земли и легко стал набирать заданную высоту.