— Стараемся, товарищ голубоглазый штурман.

Весело поглядывая друг на друга, они ели из одной банки тушенку, запивали чаем, который где-то добыл Слава. На душе у Жени, несмотря на неудобство и тесноту в вагоне, было легко, и хотелось смеяться, шутки ее нового попутчика казались ей очень остроумными, ей было лестно и приятно его удивительное внимание. Она подумала: «Мои три ордена и гвардейский значок все же производят впечатление», но уже знала, что «впечатление» производят на Славу вовсе не ее регалии, а она сама.

В середине второго дня езды по железной дороге Женя забралась на освободившуюся верхнюю полку, пристроилась головой на вещевом мешке, накрылась шинелью и задремала. Сквозь дрему она почувствовала: кто-то осторожно окутывает теплым мехом ее плечо и спину. Она приоткрыла один глаз и увидела рядом лицо Славы. Ей показалось, что он смотрит на нее с нежностью.

— Безрукавку добавил. Так тебе будет теплее, — тихо проговорил он.

«Как хорошо, — подумалось Жене. — Сказал: «тебе».

…Целую ночь они просидели в маленьком зале ожидания на станции Ливны. Люди спали на полу, всхрапывали, тяжело вздыхали во сне. Дрожал язычок пламени в керосиновой лампе, освещал только один угол, В этих местах уже лежал снег, за окнами белело.

Женя и Слава тихо переговаривались, теперь им было совсем легко и просто, они обращались друг к другу на «ты». Почти шепотом Женя читала стихи. Прочла «Пять страниц» К. Симонова, стихи Суркова и Тихонова, милых сердцу, навсегда любимых Пушкина и Некрасова. Они сидели плечо к плечу, Слава держал ее за руку, нежно пожимал ее пальцы.

Женя почувствовала усталость, замолчала и незаметно для себя заснула. Голова ее склонилась к танкисту на плечо. Слава сидел недвижимо, боясь разбудить ее. Так они скоротали эту ночь.

В Москву поезд притащился поздно вечером 21-го ноября. Женя дала Славику (как она стала называть своего попутчика) адрес тети Евдокии Евдокимовны, и они расстались, договорившись встретиться вечером. Звякнул трамвай и дернулся; Женя, стоя на подножке, махала рукой — удалялась высокая темная фигура в длинной шинели…

«Завтра, вернее, сегодня я увижу его… увижу его… увижу его, — думала Женя, стоя на площадке дергающегося, качающегося вагона. — Что же это такое? Ведь я люблю его… люблю тебя. «Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…» Нет, «ждешь», я ждала тебя, но, конечно, не так… Пожалуй, и вправду, «нечаянно», на аэродроме, из-за стружки в моторе… И совсем я его не ждала, сидела сиротой и мокла… Теперь у меня любовь? Я увижу его… увижу…»

В полутемном коридоре старого арбатского дома тетя спросонок ее не узнала и даже испугалась.

— Да это же я, Дусенька. Это я, — смеялась Женя, целуя тетю.

Она вбежала в комнату, бросила на пол свой рюкзак, огляделась:

— Вечность я не была в Москве! Тысячу лет не была! Все то же и мой любимый верблюд… Хорошо, что ты его сберегла.

— Боже мой, Женя, какая ты представительная стала!

— Правда, генерал?! Дусенька, у меня радость, я влюблена! Сейчас все-все расскажу…

Они проговорили до шести утра. На полчаса Женя залезла в ванну, а потом опять рассказывала про полк, про Славика, про войну и снова про Славика.

В Лосиноостровской они появились утром, на улице было еще темно. В маленьком домике спали. Позвонили — никакого ответа, позвонили еще раз — загремела цепочка. Женя, волнуясь и смеясь, быстро шепнула тете:

— Войди с рюкзаком, а я спрячусь и вбегу за тобой.

— Дуся, что так рано? — услышала Женя до слез знакомый голос. — Кто приехал? Племянник? Брат? — В голосе у мамы тревога, дольше интриговать было жестоко.

— Мамочка!!!

Она бросилась к матери на шею, в прихожую вышел отец, начались объятия, поцелуи…

— И ничего-ничего не написала, — сквозь слезы приговаривала мама.

— Так ведь не дошло бы все равно.

Пока Женя переодевалась в свое домашнее, Анна Михайловна суетилась в комнате и на кухне, задавала Жене вопросы, забывала, что собиралась сделать, останавливалась в дверях и, глядя на дочь, приговаривала:

— Какая же ты большая стала и совсем другая.

— Ну какая же, мамочка?

— Совсем другая, доченька, — вздыхала Анна Михайловна.

Максим Евдокимович надел очки и рассматривал Женины ордена:

— О третьем ты нам ничего не писала. «Отечественная война» II степени?

— Правильно. Ну что, написать, «пусть скажет отец, что гордится он дочкой, не только сынами гордиться должны!» Ведь так?

— Ты можешь поверить, Максим, что это твоя Женя? Мне не верится, — восхищенно сказала Дуся.

— Это я, самая, что ни есть, я!

А когда папа с тетей уехали на работу, Женя рассказала маме про Славика. Обняла ее сзади, положила по своему обыкновению подбородок маме на плечо (так она снялась с Диной Никулиной), сказала в ухо: