Шрифт:
По-русски Полански говорил плохо – сильный британский акцент осложнялся так и не выветрившимся польским. Но говорил. Упражнялся. Слушателям этих упражнений казалось, что принесенную дворецким утреннюю овсянку Полански, следуя вековым традициям, в рот запихал – но проглотить, ввиду отвратности вкуса, не решается. Так и ходит. Так и говорит.
Утром вторника м-р сказал Ване следующее:
Нет, не могу… С детства ненавижу овсянку… Попробую по-другому.
Утром вторника м-р Полански четким строевым шагом подошел к вице-директорскому рабочему месту. Выложил папку с бумагами. И внятными, членораздельными жестами попросил Ваню разобраться с содержимым оной папки. А также изложить мнение о пресловутом содержимом оной папки—в письменном виде. Плюньте на Илону Давыдову, учите язык жестов, с любым объяснитесь.
Пардон. Вернемся к теме. Ну его, этого м-ра Полански с его номеном и его овсянкой… Надоел.
Но одно добавить таки надо. В эти два дня Ванин дар на слова Полански не реагировал! Никак! Овсянка, сэ-э-э-э-эр…
Ваня трудоголиком не был. Хотя дисциплину трудовую Уважал, да и работоспособность имел феноменальную, кого попало вице-директором не назначат. Но сегодня что-то сломалось. Вернее, сломалось вчера, но сегодня факт поломки игнорировать стало невозможно… Да и скрывать – тоже… Дурацкие протоколы о совместных не пойми с кем намерениях какого-то там производства казались филькиной грамотой. Знакомые английские буквы складывались в знакомые слова – но смысл ускользал. И иные мысли возвращались и возвращались в голову…
…Он потратил час на изучение папки, а затем письменно изложил свое мнение. Суть мнения свелась к одной фразе:
“Прошу уволить меня по собственному желанию…”
Труба звала.
И он ее слышал…
Оставив машину, он пошел пешком. Он шел сквозь зеленеющий июньский полдень и не жалел ни о чем.
Не жалел о зря потраченных, как теперь стало ясно, семи годах…
О неожиданно ставшем вдруг никому не нужном дипломе.
Об ушедших на ветер немалых деньгах Маркелыча.
И о дурацком оксфордском акценте.
Не жалел.
Он шел сквозь зеленеющий июньский полдень и не жалел ни о чем.
Шел и отводил руками тянущиеся к лицу ветви…
Вокруг шелестела листва…
Пуля сверлила воздух.
Пуля была крохотная, неказистая, серенькая, простая донельзя – ни латунной, ни медной оболочки, ни стального сердечника, ни даже залитой внутрь капельки ртути – лишь носик пульки Прохор аккуратно надпилил тонкой пилкой лобзика – примерно на треть ее длины*… Пуля казалось несерьезной, игрушечной, похожей на те, коими подвыпившие папы во время семейной прогулки по парку аттракционов пытаются показать своим женам и чадам – какими они, папы, были лихими солдатами, – показать, паля из пневма-шек по опрокидывающимся медвежаткам-зайчикам… Пуля на практике опровергала расхожую идиому про девять граммов свинца – даже до знакомства с лобзиком Прохора она весила всего два с половиной грамма – а после этого знакомства стала еще легче… Пулю послал в полет не сверкающий барско-заграничным видом патрон “.22 магнум”, способный и маленькой пулькой натворить больших дел, и не “.22 лонг райфл”, способный натворить не меньше, – серая пулька покинула гильзу такого же серого цвета, дешевую и затрапезную гильзу, тировую, школьно-тировую, трениро-вочно-тировую, старую, еще досаафовскую, даже не для смешных досаафовских рекордов созданную гильзу и отнюдь даже не полностью заполненную порохом – внутри, на донце, лежала лишь крохотная его щепотка…
Пуля казалась не умеющей убивать.
Но пославший ее в полет человек этому хорошо научился.
Он умел убивать.
И любил.
* Именно так и были устроены первые разрывные пули, примененные в 1899 г. англичанами в сражении при Блумфонтейне. Кстати, их название “дум-дум” отнюдь не является звукоподражательным, имитирующим попадание означенной пули в головной мозг. Просто под Калькуттой, в местечке Там-дам или Дам-дам (местные ханжи, супруги английских сагибов, произносили Дум-дум, так и закрепилось), впервые развернулось массовое производство означенных пуль.
Наташа и Славик ждали Ваню.
Ждали с минуты на минуту – позвонил, сказал что с работой закруглился и скоро будет (смысл первой части фразы они тогда не поняли).
Ждали с надеждой – ничего нового и тревожного за Ванино отсутствие не произошло, но… Командиру не стоит надолго отлучаться от бойцов. От молодых необстрелянных бойцов…
Ждали с растущим беспокойством – конечно, “скоро буду” можно трактовать по-разному, но… Тревога замаячила на дальних подступах.
Ждали у него на квартире – там был их штаб, и лазарет, и склад амуниции, боеприпасов, оружия, короче, маленький боевой лагерь их маленького отряда.
Арсенал, правда, оказался небогат: нож-ухорез без патетических ударов о камень был отправлен в мусорный контейнер, карабин стал посланием Прохору, а оставшиеся многочисленные глянцево-красивые коробки с крохотными патрончиками ничему и никому помочь не могли*…
Оставшийся пять лет назад от старшего брата дедовский дробовик Ваня давно отвез на родину, в Усть-Кулом… Винтовка Полухина хранилась в “Хантере”, и забирать ее ни у кого желания не было.
Имелась в наличии единственная штатная единица оружия.
Десантный нож.
* Автор неточен. Пули, вынутые из пусть даже малокалиберных патронов, и порох, высыпанный из гильз означенных патронов, помочь могут многому. При наличии у ищущих такой помощи двух разноразмерных емкостей, с широким зазором входящих друг в друга, – и простейшего, изготовляемого за пять минут, запально-вос-пламеняющего устройства. – Примеч. рецензента.
Глава 4
Личный состав отряда не давил на воображение своей многочисленностью. Приходилось совмещать должности.