В мысли Эмили вломился детский крик, и она немедленно переключилась с пейзажа за окном на поиски малыша.

Конечно, из ясного неба за окном еще не следовало автоматически, что пыль не притаилась где-то в доме. Эмили метнулась в спальню, вытащила из-под кровати кеды-сникеры, быстро застегнула их на ногах и двинулась к двери, но не добралась до нее: ей пришла в голову еще одна мысль. Нужно одеяло. Кто знает, что пришлось пережить бедному малышу; в любом случае, его нужно будет во что-то завернуть, чтобы принести сюда. Порывшись в бельевом шкафу, Эмили почти сразу нашла то, что искала, – детское одеяльце, в которое когда-то пеленала ее мама. Журналистку охватило какое-то особое, острое чувство. Она никогда не хотела детей, и сейчас, в ее возрасте, подобная перспектива казалась довольно мрачной. Папа с мамой вечно намекали на что-то подобное, когда она приезжала их навестить, и Эмили на мгновение усмехнулась, вспомнив довольно-таки неуклюжие попытки матери выяснить, как у дочери обстоят дела на любовном фронте и не произошло ли с ней чего-то совсем особенного.

Знаешь, мама, кажется, для того чтобы у тебя появился внук, понадобился конец света.

Посмотрев в дверной глазок, Эмили не увидела ничего похожего на крадущиеся отряды красной пыли, которые так перепугали ее вчера вечером. Конечно, в глазок был виден только кусок коридора, и пыль вполне могла притаиться где-то вне поля зрения, будто готовая внезапно атаковать змея. Ладно, все дело в ее расходившихся нервах. Она вступала в контакт и с красным дождем, и с красной пылью, но не заболела – еще не заболела, мысленно поправила себя Эмили, – однако это не повод забывать об осторожности.

И хотя в ее теле бушевал адреналин, Эмили решила действовать с оглядкой. Вместо того чтобы отшвырнуть давно высохшие полотенца и сорвать скотч с замочной скважины, она для начала ограничилась только полотенцами, держа их под рукой так, чтобы в случае необходимости быстро вернуть на прежнее место. Потом Эмили сняла цепочку, отодвинула ригель замка и осторожно повернула дверную ручку.

Дверь приоткрылась, и Эмили почувствовала, как ее овевает свежий поток прохладного воздуха. Слава Богу, система кондиционирования снова заработала. «Хороший знак», – с надеждой подумала она и позволила себе несколько секунд просто постоять у двери, наслаждаясь просачивающимся в щель сквозняком. Ее взгляд тем временем просканировал коридор от пола до потолка и не обнаружил ничего подозрительного. Не сводя глаз с коридора, Эмили приоткрыла дверь на дюйм пошире, готовая в любой момент при малейшем намеке на опасность снова захлопнуть ее, но опять ничего не увидела. Приободрившись, она высунулась наружу и завертела головой из стороны в сторону, чтобы все разглядеть.

Нигде не было ни движения, ни даже малейших признаков странных красных усиков, которые вчера норовили проникнуть в каждую щель, просочиться в каждую квартиру. Зато синее ковровое покрытие пола там и тут припудривал тонкий слой чего-то красного, нет, пожалуй, даже розового. Порошок на полу не до конца утратил сходство с красной пылью, но изменил цвет и вроде бы утратил ту невесомую структуру, которая позволяла каждой пылинке так свободно двигаться по воздуху. Теперь пыль казалась хрупкой, зернистой и ничем не напоминала наполнявшую вчера воздух летучую субстанцию. Глядя на нее, Эмили вспомнила гранулы растворимого напитка «Кристал Лайт», которым она иногда баловалась летом.

Выйдя из квартиры, Эмили аккуратно прикрыла за собой дверь. Все это время она не слышала детского плача, но через несколько секунд он раздался снова, громкий и пронзительный. В коридоре его было лучше слышно, и он совершенно точно доносился сверху. Эмили бросилась к лестнице.

Хрусть! – раздалось из-под ног: так трещат осенью сухие опавшие листья. Звук удивил ее, она опустила глаза и увидела, что наступила на слой пыли. Эмили подняла ногу, глянула на подошву своей обуви и увидела, что к ней пристали раздавленные, превратившиеся в тончайшую пудру пылинки. Она понятия не имела, что все это значит, но у нее создалось впечатление, что розовая пудра – это все, что осталось от красной пыли за время ее сна.

Стараясь не обращать внимания на хруст сухих пылинок под ногами, Эмили продолжила свой путь к лестнице. Нужно подняться на восемнадцатый этаж и постараться определить, откуда доносится плач. Если ей это не удастся сразу, придется ходить от двери к двери и прислушиваться.

Когда она уже поднималась по ступенькам, ее внезапно поразила мысль: а что, если выжил не только малыш? Что, если с ним есть кто-то еще? Иначе как объяснить, что ребенок до сих пор не погиб без пищи и воды? Эта мысль неожиданно взбудоражила ее сверх всякой меры.

Большую часть жизни Эмили прожила одиночкой. Ее родители и немногие близкие друзья были удивлены, когда она выбрала профессию, требующую постоянных контактов с людьми. Сама Эмили нашла этому простое объяснение: она – репортер, а значит, общение всегда происходило на ее условиях. Она решала, когда начинать брать интервью и когда его заканчивать. Это на самом деле было несложно: она взаимодействовала с людьми, пока могла, а как только уставала, сразу заканчивала интервью. Нет, правда, совсем просто.

Почему же ее так вдохновила возможность увидеть другое человеческое существо? У нее не было ответа. Она была репортером, а не психиатром, но для нее вдруг стало удивительно важно, что тотального одиночества больше не будет и она сможет поговорить хоть с кем-то, все равно с кем.

Эмили широко улыбнулась этой мысли. Она почувствовала, как возвращается к ней радость, которую она, оказывается, полностью утратила, даже не заметив этого. Открыв дверь на площадку восемнадцатого этажа, Эмили крикнула так громко, как только смогла: