Некогда я был в недоумении, созерцая один из так называемых шедевров Возрождения — возвращенного к жизни классического стиля, — речь идет о таком сооружении, как собор св. Павла в Лондоне{13}. Мне было трудно настроиться на такой лад, чтобы воспринять это сооружение как нечто равносильное даже самому недавнему и худшему готическому зданию. Подобный вкус напоминает вкус человека, который пожелал бы, чтобы его возлюбленная облысела. Но теперь я знаю, что это не зависело от тех, кто жил в ту пору и умел наслаждаться красотой. Если бы вся эта перемена была обусловлена тягой к красоте, ее вообще нельзя было бы объяснить. Но дело было вовсе не в этом. В ранние дни Ренессанса жили художники, наделенные огромными достоинствами, но эти великие люди, слава которых, заметьте, обязана произведениям живописи и скульптуры, созданным их сугубо индивидуальными усилиями, в действительности были рождены периодом наибольшего процветания — готическим периодом. Это было в полную меру доказано последующим развитием Возрождения, которое произвело на свет всего лишь безжизненное, хоть и более или менее благовидное, искусство. Было несколько действительно великих художников, но художники уже тогда не были просто мастерами, потому что люди перестали быть художниками: мастера искусства превратились в педантов. Соборы св. Петра в Риме и св. Павла в Лондоне строились не из соображений красоты или удобства. Они строились не для того, чтобы стать домом для горожан, приходящих сюда в состоянии душевной сосредоточенности, в состоянии величайшего горя или надежды, а строились они в духе приличия и благопристойности. И потому эти соборы несут на себе печать культуры и знания тех времен и тех людей, которые, одни только, по понятиям их невежественных строителей, не были невежественными варварами. Они строились для того, чтобы стать обителью респектабельного и утратившего энтузиазм духовенства. Строители этих соборов не стремились ни к красоте, ни к романтике. Но иначе это и не могло быть, ибо красота архитектурного искусства — это плод сложного и разумного сотрудничества большой группы людей, тружеников. Но к тому времени, когда Возрождение из водимого за ручку ребенка превратилось в энергичного шалуна, таких тружеников уже более не существовало. К этому времени Европа начала превращать армию ремесленников-художников, создававших красоту ее городов, ее церкви, помещичьи усадьбы и коттеджи, в громадное множество человекоподобных машин, которые едва ли могли надеяться заработать даже на самое скромное пропитание, если бы задумывались над тем, что именно они делают. Этих людей не просили думать, им не платили, чтобы они могли думать, им не разрешалось думать. В наше время это изобретение доведено до предела, и оно должно вскоре уступить место чему-то новому. И это хорошо, ибо, пока распространено это новшество, нам не нужно морочить себе голову архитектурой: она, как выражение нашей жизни, то есть как нечто подлинное, для нас просто недостижима.

Но в данный момент я не намерен говорить о прямых средствах борьбы с ужасными последствиями Возрождения. Я могу только сказать, что следовало бы сделать, если бы у вас были возможности. Мне хотелось бы, чтобы вы поняли одно: из нашего краткого обзора истории искусств следует, что сегодня имеется лишь один стиль архитектуры, на котором можно возводить настоящее живое искусство, свободное и способное приспосабливаться к изменяющимся условиям социальной жизни, климата и прочего, и стиль этот представлен готической архитектурой. Большая часть того, что мы ныне называем архитектурой, — всего-навсего имитация другой имитации, плод исполненной унылой респектабельности традиции или глупой прихоти, лишенной корней и внутреннего развития.

Вот пример столь распространенного в нашем искусстве консервативного педантизма. Древнегреческий храм с колоннадой некогда был сооружением, имевшим вполне определенное назначение, — колоннада была священной оградой, окружавшей святыню. Людям тех времен такие храмы были нужны, и, неся на себе печать людских склонностей, сооружения в климатических условиях Греции, естественно, принимали форму греческого храма. Но нужны ли нам сейчас такие сооружения? Если да, то я хотел бы знать, для чего. И если мы притворяемся, будто они нам нужны, и навязываем современному городу здания в виде греческих храмов, то тем самым получается нелепость и уродство, в чем легко, в частности, убедиться, если окинуть взором заливы Эдинбурга. На наших островах нужны дома с крышей и стенами, в которых прорублены окна, а греческий храм не может заменить такие дома.

Удовлетворит ли наши потребности здание в римском стиле? — Да, но лишь при условии, что мы будем стыдиться стен, кровли и окон наших домов и делать вид, будто их вовсе и нет, но это опять-таки всего лишь сумасбродная претензия имитировать греческий храм.

Удовлетворит ли наши потребности здание в неоклассическом стиле? — Приблизительно на тех же условиях, что и здание в римском стиле. Мы должны будем делать вид, будто у нас нет ни крыши, ни стен, ни окон, что у нас вообще нет ничего, кроме имитации римской пародии на греческий храм.

В готическом здании есть стены, которых оно не стыдится, и в этих стенах вы можете прорубить окна, где вам заблагорассудится. Если угодно, вы можете украсить их и показать тем самым, что вам за них не стыдно. Необходимые вам окна станут украшением вашего дома, и вам не нужно будет, вопреки всем доводам разума, сидеть в вашем собственном доме в кромешной тьме, как это было бы, если бы вы жили в доме псевдоримского стиля. Наши окна — отныне уже не уступка человеческой слабости, не уродливая необходимость (как, говоря по совести, обычно бывает), а гордость домостроительного искусства. Теперь поговорим о крыше в этом псевдостиле. Если по недомыслию строится здание греческого стиля, то вы вынуждены делать вид, будто живете в стране с жарким климатом, где нет надобности ни в чем, кроме навеса, будто на наших островах никогда не льет дождь и не выпадает снег. Между тем в готическом здании кровля как снаружи, так и изнутри (особенно изнутри) — венец красоты, средоточие возможностей готического стиля.

Присмотритесь к фасадам наших зданий, которые никто не может рассматривать просто как свою личную собственность, если только не строит своего дома в глухом лесу. Изначальный стиль, от которого пошла наша неоклассическая архитектура, предполагал отделку мрамором в сухой и солнечной стране, где под влиянием климата мрамор приобретал золотые тона. Но нравятся ли вам здания в неоклассическом стиле, фасад которых изменяется от непогоды на протяжении сотен моросящих английских зим и весен в период с октября до июня? А с другой стороны, кого из нас не тронет выветренный фасад готического здания, если только ему удалось избежать прикосновения рук реставраторов? Разве не ясно, что такое здание — шедевр самой природы, проявление того прекрасного настроя природы, при котором желания людей и их руки становятся ее созидательными орудиями?

Время не позволяет мне коснуться многих различий между архитектурой, которая остается мертвой подделкой некогда живого искусства, и архитектурой, которая после многих столетий непрерывного развития все еще не утратила, на мой взгляд, способности к новым поискам, хотя ее жизнь и была сокращена необоснованным возвратом к стилю, давным-давно утратившему все необходимое для жизни и развития. Наверно, современный мир в конце концов убедится, что эклектизм нынешнего искусства совершенно бесплоден, что оно нуждается в новом стиле и что этот будущий архитектурный стиль, повторяю еще раз, может стать конструктивным элементом столь же широкого и глубокого обновления, как и то, что свело в могилу феодализм. И если мир придет к такому выводу, то архитектурный стиль снова должен будет стать историческим в подлинном смысле этого слова. Он не обойдется без традиции. Он не сможет предпринять что-либо радикально расходящееся с бывшим прежде. И все же независимо от формы, которую он примет, дух его будет соответствовать потребностям и стремлениям его собственного времени, а не желанию воскресить давно умершие потребности и стремления. И, таким образом, этот стиль станет напоминанием об историческом прошлом и подготовкой к историческому будущему. Что же касается формы, то я убежден, что она, равно как и его дух, могут быть только готическими. Органический стиль не возникает из эклектического, но может быть рожден только органическим. Поэтому наша архитектура должна в будущем стать по своему стилю готической.

Но что делать нам в промежутке, пока то время еще не наступило, если и сейчас мир нуждается в архитектуре? — В промежутке? — Но, в конце концов, существует ли этот промежуток? Разве мы теперь не требуем готической архитектуры и не взываем во всеуслышание о новом Возрождении? Мне представляется, что это именно так. Это верно, что мир теперь более безобразен, чем пятьдесят лет назад. Но тогда это безобразие представлялось людям чем-то желательным, они смотрели на него снисходительно, как на несомненное проявление успехов цивилизации. Но ныне мы уже более не снисходительны. Мы ворчим, — пусть слабо и в одиночку. Мы ощущаем утрату. И если только мы действительно люди, если только мы не беспомощны, то немедленно предпримем попытки восполнить эту потерю. Искусство может умереть, пока мы страдаем от его отсутствия. И хотя, вероятно, мы, исполненные благого намерения восполнить потерю, не раз окажемся на ложном пути, снова возвращаясь к исходному месту, все же в конце концов мы непременно найдем правильный путь и убедимся, что, вопреки всем потерям и риску, положили конец рабской и безотрадной работе. И в тот желанный день готическая архитектура будет с нами рядом и мы поймем, чем она была и чем остается.