Доводы и призывы поразмыслить об этом и оказать сознательную помощь рождению лучшего мира должны быть обращены к людям, находящимся между двумя этими ужасными порождениями нашей системы — слепым деспотом и его слепым рабом. Я обращаюсь поэтому к тем представителям бесполезного класса, кому стыдно за свое положение, кто начинает понимать, что преступно жить, ничего не производя, и кто посвятил бы себя плодотворному труду, если бы только сумел. Вместе с тем я обращаюсь к тем людям из полезного класса, которые, может быть, по особому счастью или, скорее, благодаря решимости, благодаря тому, что они жертвуют небольшим досугом или немногими радостями, оставленными им нашей системой, в состоянии размышлять о своем положении и ощущать неудовлетворенность им.

Всем этим людям я говорю: «Вам хорошо известно, что против нынешнего социального недуга должно существовать лекарство. Природа повелевает всем людям трудиться, чтобы жить, и от этого может уклониться лишь человек или класс, который заставляет других работать вместо себя; и, на самом деле, существует меньшинство, которое принуждает, и большинство, которое заставляют трудиться, и действительно это большинство должно работать, иначе мир застынет на месте. Лекарство, несомненно, находится здесь, в пределах вашего зрения, ибо с какой стати большинство должно позволять меньшинству принуждать его делать то, что сама природа повелевает делать всем? Ведь только из-за предрассудков и невежества люди могут с этим соглашаться, ибо, заметьте, существование привилегированного класса, живущего за счет другого, предполагает, что между ними идет постоянная борьба. Все, что низший класс может сделать, дабы улучшить свое положение за счет привилегированного класса, он может и должен сделать подобно растению, которое само собой тянется к свету. Но цели этого класса должны быть соразмерны его свободе от предрассудков и его знаниям. Если он невежествен и полон предрассудков, то будет стремиться всего лишь в той или иной мере улучшить свое рабство; когда же он перестанет быть невежественным, то поставит своей целью сбросить с себя рабство раз и навсегда.»

Теперь я могу допустить, что божественное предначертание, чтобы нищета и деградация были спутниками труда, — это предрассудок, уже утративший силу среди рабочих. Более того, признание рабочими обязанности содействовать возвышению своего класса безотносительно к своему личному преуспеванию распространяется среди рабочих все шире и шире. Я допускаю, что большинство рабочих сознают неравноправное положение своего класса, хотя они не осознают и не могут осознавать полностью потерь, которые они и весь мир в целом в результате этого несут, поскольку они не могут ни видеть, ни чувствовать той жизни, которой еще не жили. Но прежде, чем они начнут искать средство изменить свои условия, им нужно добавить к знанию своего положения и к недовольству последним знание и тех средств, с помощью которых вопреки их воле их удерживают в этом положении. Такое знание должны дать им мы, социалисты, и когда они овладеют им, тогда наступят перемены.

Можно легко представить себе рабочего, который думает: «Вот я, полезный обществу человек, плотник, кузнец, наборщик, ткач, шахтер, пахарь, да и все, что угодно, и тем не менее, пока я тружусь, принося какую-то пользу, я принадлежу к низшему классу, и меня не так уважают, как вон того помещика или хозяйского сына, который ничего не делает, того джентльмена, который раз в четверть года получает свои доходы, вон того юриста или солдата, которые приносят больший вред, чем если бы они ничего не делали, или вон того фабриканта, как он себя называет, который платит своим управляющим и мастерам за работу, которую будто бы делает сам. Во всех отношениях я живу хуже, чем он, а ведь я тружусь, а он живет на мои труды. И, кроме того, мне известно, что я знаю не только работу, которая приходится на мою долю, но и то, что если бы я объединился со своими товарищами-рабочими, то мы бы сами могли продолжать производство и хорошо зарабатывать на жизнь, и обошлись бы без охоты на куропаток, которой занимается помещик, без джентльменского выколачивания прибылей, без крючкотворства юристов, без тупости солдат или дрязг между соперничающими предпринимателями. Почему же в таком случае я нахожусь в худшем положении в сравнении с человеком, который не приносит никакой пользы и находится, как это очевидно, на моем содержании? Он говорит, что приносит пользу мне, но я знаю, что это я приношу ему пользу, иначе он не нанимал бы меня, и я не понимаю, в чем же состоит его польза. Что бы случилось, если бы мне пришлось оставить его совершенно одного и дать ему возможность жить за свой собственный счет, между тем как я жил бы за свой счет и трудился вместе с теми, кто приносит пользу тем, кто полезен? Почему я не могу сделать это?»

Друг мой, да потому, что, живя собственным трудом, ты не свободен. И если ты опросишь меня, кто твой хозяин и кто владеет тобою, я отвечу: «Монополия. Освободись от монополии, и ты свергнешь теперешнего тирана, ты сможешь жить, как тебе захочется, в пределах, которые предначертала тебе природа, когда она была твоим хозяином, и которые ты, будучи человеком, расширил настолько, что почти превратил ее в свою служанку».

Но что мы понимаем под словом «монополия»? Я встречал определение, согласно которому монополия есть продажа товаров по повышенной цене при условии, что продавец не добавляет к ним никакой новой ценности. По-другому это можно сформулировать следующим образом: монополия — это привычка получать вознаграждение за услуги, которые никогда не оказывались и которые никогда не предполагалось оказывать, — короче говоря, привычка к вознаграждению за воображаемые услуги.

Это определение выльется вот во что: монополист — это мошенник с большой буквы. Но в таком определении отсутствует один момент, и мы должны его внести. Мы можем защитить себя от этого мошенника, если будем сообразительны и поймем, что услуги его воображаемые, и откажемся иметь с ним дело, ибо он прибегает к сущему обману. Мне следует расширить определение, подчеркнув, что монополист — это человек, обладающий привилегией заставлять нас платить за свои воображаемые услуги. Поэтому он более опасен, чем простой обманщик, против которого мы можем принять меры предосторожности, ибо монополист стремится лишить нас заработанного нами, и он прибегает отнюдь не к простому обману, а к обману в сочетании с насилием. Пока за ним сохраняются привилегии, мы беззащитны; если мы хотим заниматься делом так, как соответствует его интересам, то должны платить ему дань, требовать которую позволяют ему его привилегии, в противном же случае нам придется отказаться от товаров, которые мы намеревались купить. В частности, если бы существовала монополия на шампанское, бархат, лайковые перчатки или куклы с закрывающимися глазами, то вы, желая что-либо из этого купить, должны были бы уплатить дань монополисту, который наверняка взял бы столько, сколько бы пожелал, сверх расходов на производство и на продажу. Воображаю, какая страшная паника началась бы как в стенах парламента, так и за его стенами, если бы в наши дни была разоблачена такая монополия. И все же тот факт, что все наше нынешнее общество находится во власти монополии, вызывает лишь небольшой шум. Монополия — это хозяин, но мы этого не подозреваем.

Ибо привилегии наших монополистов дают им не только возможность облагать данью несколько предметов роскоши или любопытные побрякушки, без которых люди вполне могут обойтись. Я говорил, и вы должны согласиться, что каждый, кто хочет жить, обязан работать, если в его распоряжении нет кого-нибудь, кто за него выполнял бы его долю работы, то есть если бы он не был практически чьим-то иждивенцем. Но большинство людей не может находиться на иждивении других; поэтому они должны трудиться, чтобы удовлетворять свои потребности. Но чтобы с пользой трудиться, необходимы два условия: во-первых, физические и умственные способности, развитые благодаря их применению, навыку и традиции, а во-вторых, сырье, к которому можно было бы приложить эти способности, и орудия, которые могут оказать помощь человеку в его труде. Второе условие совершенно необходимо связано с первым; если они не слиты воедино, то никаких товаров производить нельзя. Поэтому те, кому необходимо трудиться, чтобы жить, и кому приходится обращаться к другим за позволением применять орудия труда, являются людьми не свободными, а зависящими от других, то есть рабами, ибо товары, которые они должны покупать у монополистов, значат для них не меньше, чем сама жизнь.

Теперь я прошу вас представить себе общество, в котором все здоровые и нормальные люди могут добывать из сырья посредством труда и соответствующих орудий достаточные и вполне приличные средства к жизни, причем общество это владеет необходимым количеством и сырья и орудий. Сочтете ли вы неразумным или несправедливым, если такое общество будет настаивать, чтобы каждый нормальный и здоровый человек занимался созданием богатства, а не обременял бы общество, или же, с другой стороны, если последнее будет гарантировать обеспеченное существование каждому, кто честно зарабатывает себе средства к жизни, — существование, при котором не будет нужды в том, что необходимо для развития здорового человеческого существа со всей его удивительной сложностью интеллектуальных и моральных привычек и стремлений?