Конечно, по мере усложнения общества и стоящих перед ним задач преимущества конкурентной политической системы перед авторитарной становятся все более ощутимыми как с точки зрения эффективности использования ресурсов, так и с точки зрения снижения рисков крупных ошибок и, в конечном счете, возможного краха государственности как таковой.

И все же нельзя не заметить, что сегодня существует ряд факторов, увеличивающих возможность длительного существования авторитарных систем, несмотря на их неадекватность конкретным историческим условиям.

Во-первых, это устойчивое разделение мира на «центр» и «периферию», при котором к той его части, которая относится к «периферии», объективно снижаются требования эффективности управления и решения социально-экономических задач. Грубо говоря, для того чтобы снабжать развитый мир теми или иными видами сырья, вовсе не обязательно создавать в стране современное социальное государство, обеспечивающее прогресс науки и технологий, баланс между отдельными социальными, территориальными и этнокультурными группами, и уж тем более – эффективную борьбу за экономическое, технологическое или политическое лидерство в мире. Для этого вполне достаточно иметь минимально необходимую материальную инфраструктуру и ее защиту от деструктивных элементов, а эта задача оказывается по плечу даже самым архаичным авторитарным системам. Десятки стран так или иначе «вписались» в мировую экономику, хотя бы в качестве ее далекой и глухой провинции, не имея у себя современного функционального государства и даже не собираясь его создавать в обозримой исторической перспективе.

Во-вторых, это объективные изменения в экономической основе современных развитых обществ, снижающие значимость контроля над территориями как источниками благосостояния. Еще двести лет назад снижение мощи и эффективности государства почти неизбежно влекло за собой утрату им контроля над территориями в пользу более могущественных соседей и, вследствие этого, смену если не системы, то персонального состава власти. Сегодня же слабые и неэффективные государства могут существовать длительное время, не представляя особой ценности для более сильных держав ни как территория, ни как объект для контроля. Растущая часть источников благосостояния развитого мира вообще не связана с контролем над зарубежными территориями – в своей предыдущей работе я довольно много писал о факторах исторической и интеллектуальной (инновационной) ренты [26] , с помощью которой развитые страны обеспечивают себе источник больших доходов, не тратя финансовых или иных ресурсов на поддержание физического контроля над зарубежными территориями. Та же часть ресурсов, которая является материальной и физически локализована на определенных территориях (минеральное сырье и природные энергоресурсы), легко обеспечивается через механизмы международной торговли и инвестиций. В этих условиях даже так называемые «несостоявшиеся государства» могут десятилетиями влачить существование, без того чтобы быть физически захваченными желающими воспользоваться их слабостью.

Наконец, в-третьих, это некая общая гуманизация развитой части мира (которую иногда называют его слабостью, «мягкотелостью», утратой пассионарности и т.д.), то есть такое состояние общества, при котором жизнь и относительный достаток большей части членов собственного общества (которые, к тому же, являются избирателями, чей настрой приходится учитывать и в политике) становится большей ценностью, нежели идеи глобального переустройства, приведения других частей мира в соответствие с собственными представлениями о желаемом устройстве общества и тому подобные надличностные и наднациональные задачи и цели. Это, кстати, объясняет и тот факт, что страны, считающие себя политическими лидерами западного мира, облеченными миссией «распространения демократии» по всему миру, на самом деле не готовы тратить на это сколько-нибудь существенные финансовые и иные ресурсы. Их широко рекламируемая поддержка «борьбы за свободу» даже в тех автократиях, где перспектива институциональной трансформации выглядит вполне реалистичной, как правило, ограничивается словесными эскападами и весьма скромными пожертвованиями тем, кто обозначает себя как оппозиция авторитарной власти и «друзья Запада». Использование же для этих целей дорогостоящих военных кампаний, подобных операциям США, было, как правило, ситуационным, обусловленным внутриполитическими соображениями и со «стратегией продвижения демократий» имеет мало связи; тем более, как это хорошо известно, возникающие в таких условиях новые режимы редко бывают намного лучше старых.

В результате современные авторитарные режимы, если и теряют власть над обществом, то, как правило, не в результате внешнего воздействия или своей международной неконкурентоспособности, а под действием внутренних причин, главным образом в результате неспособности обеспечить управляемость экономических, политических и социальных процессов на «подведомственных» им территориях. А это, в свою очередь, может иметь место как в случае неблагоприятного стечения обстоятельств, либо, что чаще, из-за ошибок или неадекватных решений правящей команды или единоличного лидера, которые при отсутствии механизмов самокоррекции системы заводят ее в тупик, когда она оказывается неспособна ответить на стоящие перед ней вызовы.

Тем не менее, определенные закономерности эволюции политических систем, видимо, все же имеются, и это должно быть применимо и к периферийно-авторитарной системе, сформировавшейся, как я пытался ранее показать, в современной постсоветской России. При всех вышеозначенных оговорках и факторах неопределенности вектор наиболее вероятных изменений в системе задан как ее внутренней логикой, так и внешней средой. Поскольку и то и другое является величиной достаточно предсказуемой, наиболее вероятные сценарии дальнейшего развития событий можно предсказать и описать.

Задача определения и описания наиболее вероятных сценариев на будущее облегчается тем, что в последние два года обозначились тенденции, которые ранее (в предшествующие десять – пятнадцать лет) присутствовали в латентном или зачаточном состоянии.

Это тенденции, в отношении которых ранее не было ясно, насколько быстрым и интенсивным может быть их развитие и насколько далеко они могут зайти. Полной ясности в этом вопросе нет и сейчас, но, во всяком случае, эти тенденции проявились гораздо более четко, и вероятность того, что обозначившийся вектор движения сменится на противоположный, снизилась в разы.

Что я имею в виду? Главным образом, совокупность явлений и тенденций, в полный рост представших перед нашим обществом после завершения обратной рокировки так называемого «тандема» и начала третьего официального президентского срока единоличного главы правящей в России группы. Эту совокупность можно условно назвать «новым курсом», хотя, на самом деле, ничего принципиально нового в нем нет, есть лишь ускоренное и все менее ограничиваемое развитие процессов, которые уже присутствовали и в политической системе, и в общественном сознании страны «периферийного капитализма».