Это был глоток их первого и последнего лета, медово-яблочного, горьковато-счастливого. Но, обнимая Нежану, Цветанка ощутила выпуклую округлость её живота, изнутри которого её вдруг толкнуло что-то живое, шевелящееся.

– Ой, – тихо засмеялась Нежана, обхватив рукой живот. – Дитя лягается… Ахти мне, батюшки!… Вот ведь жеребёнок этакий! Девятый месяц уж пошёл, рожать мне скоро…

Несколько мгновений Цветанка не могла даже вздохнуть: негодование полыхнуло перед глазами кровавой пеленой и сдавило сердце жгучей лапой.

– Зверь проклятый… Он тебя даже беременную смеет бить?! – прохрипела она, когда дар речи вернулся.

– Бьёт, – чуть слышно вздохнула Нежана. – Умеет он это… Снаружи иногда даже синяков не остаётся, а вот внутри всё будто обрывается. Я нашего с ним первенца оттого и потеряла… Долго потом снова зачать не могла. А это дитя каким-то чудом сохранилось… Вот… Душил он меня в прошлый раз – следы всё ж остались.

С этими словами Нежана отодвинула складки платка с шеи: на нежной коже темнели уже рассасывающиеся, желтеющие синяки – следы очень больших мужских рук. По бокам чётко просматривались пальцы.

– Тварь, – прошипела Цветанка.

– Ох…

Нежана вздрогнула уже не от толчков плода – Цветанка видела это по её испуганно расширившимся зрачкам.

– Ш-ш, – успокоительно зашептала воровка, бережно, но крепко прижимая её к себе и не давая упасть. – Не страшись меня, Нежана… Это по-прежнему я, твой Заяц, хоть и не человек я больше. Беда со мной минувшей осенью приключилась – оборотень меня царапнул. Но душой я – всё тот же, что и прежде, и хмарь не поглотила моего сердца: твой светлый облик и думы о тебе помогли ему сохраниться человеческим. Ежели ты прогонишь меня, я пойму… но уж не оправлюсь никогда, потому что никого, кроме тебя, у меня не осталось.

Её голос звучал печально и сдержанно, звериную хрипотцу она старалась смягчать предельной честностью и искренней лаской, стремясь уничтожить страх Нежаны в зародыше. Она дыханием щекотала ей брови, лоб, щёки, осторожно целовала в дрожащие приоткрытые губы.

– У тебя есть выбор, – шептала она. – Выбор между зверем, который тебя истязает, не жалея ни тебя саму, ни своё собственное дитя в твоём чреве, и зверем, которому ты дорога бесконечно. Ты – моя первая и моя незабвенная… В день, когда ты стала женой этого ублюдка, во мне что-то надломилось. Да, я оборотень, получеловек-полуволк. Я – Марушин пёс, но я сделаю всё, чтобы остаться человеком вот здесь.

И Цветанка коснулась своей груди. Нежана дрожала в её объятиях всем телом, и дыхание струйками белого пара срывалось с её губ. Измученно сомкнув веки, она прошептала с усталым надломом:

– Будь ты хоть волк, хоть медведь – мне всё равно. Потому что нет зверя страшнее моего мужа…

Кольцо её объятий вокруг шеи и плеч Цветанки снова решительно окрепло, она прильнула к воровке всем телом, а плод в её чреве затих и пока больше не толкался. Блёстки инея тихонько падали с веток им на плечи, и Цветанка могла бы вечно слушать тихое дыхание Нежаны, ощущая его тепло своей щекой, но настала пора действовать. Вновь создав невидимые ступеньки через забор, она бережно перенесла Нежану по ним и с нею на руках пустилась в стремительное бегство. «Подушка» из хмари была очень кстати: даже если преследователи захотят, то следов не увидят и не узнают, в какую сторону они убежали. Не тяготясь своим драгоценным грузом, Цветанка неслась по хмари плавно, скользя по ней, точно по льду, а Нежана жалась к ней, онемев от такой скорости.

– Ой, как шибко, Заинька, – только и смогла она выдохнуть, захлёбываясь от встречного ветра и придерживая шапку.

Дорога предстояла долгая, и нужно было что-нибудь придумать для её удобства, чтоб движение шло и быстро, и не тряско. Цветанке на ходу пришёл в голову новый способ использования хмари: схватив с чьего-то забора вывешенную для проветривания домотканую дорожку, она велела «той самой» принять вид длинной полосы над землёй примерно на уровне своего пояса. Кинув дорожку на полосу, воровка усадила на неё Нежану и побежала, таща получившийся «ковёр-самолёт» за передний край. «Соплерадуга» исправно подставляла под дорожку по ходу движения новые и новые отрезки ленты, и Нежана скользила ровно и гладко, как по шёлку.

– Это что же за диво, Зайчик? – ахнула она. – Дорожка сама летит! Как же это так?

– Говорю же – я теперь многое могу, – усмехнулась в ответ воровка.

Они мчались так быстро, что редкие в этот поздний час прохожие почти не успевали разглядеть, что же такое просвистело мимо них, и останавливались с разинутыми ртами. Нежана куталась в шубу и прикрывала лицо от ветра широким воротником; лишь рукавиц ей не хватало, и воровка отдала ей свои.

Цветанка могла бежать без устали три дня кряду – ровно столько им и предстояло добираться до лесного домика. Но Нежане, в отличие от неё, хотелось и есть, и пить, да и спать ей следовало в покое и тепле. Им встретился придорожный постоялый двор, и Цветанка разместила Нежану в комнате с печкой, заказала ей ужин, а сама ушла в зимний мрак – охотиться.

Вернулась она, продравшись сквозь мелкую, как крупа, метель в предутренней мгле, с сытой тяжестью в животе и вкусом тёплой крови во рту. Скользнув в комнату, по дыханию Нежаны она сразу определила: та не спала.