– Млада, глянь. – Горана показала сестре подозрительно знакомое пятно. – Это ведь хмарь вышла.

– Хмарь? – Млада побледнела до голубых теней под глазами, а в глубине её зрачков замерцали искорки боли.

– Откуда это могло взяться? – всполошилась Крылинка.

– Есть у меня мысль, – вздохнула Горана. – Но чтобы это проверить, мне надо отсосать пару глотков твоего молока, Млада. А ты, матушка, держи отвар наготове.

С этими словами Горана раздвинула прорезь на рубашке сестры и прильнула ртом к её соску. После, утерев губы пальцами, она зажмурилась и несколько мгновений молчала.

– Давай отвар, больше не могу, – прохрипела она.

Перепуганная Крылинка поднесла ей чарку с отваром, и оружейница жадно осушила её до дна, роняя капли на рубашку. Как и в случае с Зарянкой, уже совсем скоро она кашлянула в полотенце, и на нём осталось чёрное пятно.

– То же самое, – измученно выдохнула посеревшая лицом Горана, утирая заблестевший от испарины лоб. – Похоже, хмарь – в тебе, сестрица… Уж не знаю, откуда она взялась, но от кормления дочки ты лучше пока воздержись. Прежде тебе самой почиститься надобно. Глотни-ка отвара.

Остатки отвара из горшочка не произвели на Младу никакого особенного действия: она не закашлялась, и из неё не вышла чёрная жижа. Качая головой, Крылинка молвила:

– Может, и слабоват отварчик: из молодой яснень-травы он… Не зря же её в начале цветения собирают. Не вошла она ещё в полную силу. Крепко в тебе эта гадость засела, дитятко… Но вы с Дарёнкой не тужите! Вот что мы сделаем: сейчас спать ложитесь, а утром матушку Левкину позовём, пусть тебя посмотрит. Может, она и подскажет, как тебе лечиться следует. – И, отвечая на ещё не заданный вопрос, проступивший во взоре Млады, Крылинка объяснила: – Матушка Левкина – новая Верховная Дева. Она к нам сама пришла и сказала, что Вукмира ей завещала за тобой приглядывать.

– Зовите уж кого угодно, – проговорила помрачневшая Млада глухо.

Зарянка мало-помалу успокоилась и вскоре крепко уснула на руках у Гораны, убаюканная тихим мурлыканьем. Её личико приобрело здоровый цвет, и у Дарёны отлегло от сердца, но угрюмо-подавленный вид Млады тут же снова набросил ей на душу тёмную пелену горечи.

– Всё будет хорошо, ладушка, – шепнула она, прижимаясь к плечу супруги. – Ты исцелишься непременно.

– Я-то – ладно, – вздохнула та. – Как Зарянку теперь кормить?

– Я могу попробовать, – сказала Горана, не сводя ласкового взора с личика спящей девочки. – С молозивом я уж замаялась, льётся и льётся… У Рагны только пятый месяц, а его уж столько – успевай тряпицы менять.

В дверях показалась Рагна в одной сорочке и наспех повязанном повойнике, протирая пальцами глаза.

– Ну у тебя, мать, и сон! – усмехнулась оружейница. – Зарянка на весь дом горланила – неужто не слыхала?

– Да что-то сморило меня, – сипловатым спросонок голосом ответила супруга. – Умоталась за день-то… А что с Зарянкой?

– Да с нею уже всё, кажись, хорошо. – Горана с лучиками улыбки в уголках глаз тихонько покачивала малышку на руках. – Вот только с молоком у Млады нелады вышли. Попробую я племяшку покормить, пока сестрица не исцелится. Не знаю, правда, хватит ли ей молозива…

– Ежели молозива много у тебя уже сейчас – значит, сама Лалада вам с Рагной велит кошку воспитывать, – с улыбкой молвила Крылинка. И добавила со вздохом: – Нужны кошки Белым горам, война многих унесла… Млада, Дарёнка, и вы тоже со второй дочкой не тяните. Как только Младуня поправится – рожайте.

– Спать, мать, живо. – Горана чмокнула супругу в висок. – Тебе отдыхать надобно.

– Ох, да сон что-то как рукой сняло, – хмурясь, покачала головой Рагна. – Что же стряслось-то? Отчего Млада кормить не может?

– Хмарь у неё в молоке оказалась, – проговорила Горана невесело. – Всё, всё, ступай. Зарянку уж яснень-травой отпоили, всё обошлось. А как Младу чистить да лечить, о том мы с матушкой Левкиной посоветуемся утром. Иди, спи. Всё наладится.

– Хмарь? – пробормотала Рагна, поддаваясь мягкому нажиму супруги. – Жуть-то какая… И откуда взялось-то только?…

Люльку с девочкой перевесили к постели Гораны, чтоб той было удобнее кормить Зарянку ночью, а Млада с Дарёной долго не могли уснуть, глядя на опустевший угол комнаты. Дарёна с тягучей, как осенний птичий крик, тоской понимала, что не может удержать супругу на краю бездонной тьмы уныния, в которую та неумолимо погружалась. Её устремлённый в одну точку взгляд снова сковывала та остекленелость, которую Дарёна отчаялась прогнать, пока часть души Млады пребывала в Озере.