— Да я ему наглушняк пасть заткну, — вставил Глазун.

Равиль поддержал Сашку:

— Правильно — правильно, если он поднимет шум, сразу рвите когти. При любом раскладе, сваливайте в уличный сартир, бросаете нож в дыру, да подальше с глаз. Наволочки принесете в отряд, я их потом закуркую (спрятать).

На следующий день, ближе к утру, когда вся зона крепко спала, трое заключенных вышли украдкой из отряда. Они не боялись быть задержанными нарядом контролеров, потому — что туалеты находились на улице, и ночами многие ходили справлять нужду. Надели на головы колпаки, и тихонько прошли в холл десятого отряда, расположенного на противоположной стороне того же барака.

Ночной дежурный спал, положив руки на стол и уронив на них голову. Зажимать рот и подставлять нож к его горлу, не было нужды. Глазун на всякий случай спрятал нож под подкладку рукава, и встал над дневальным, а Зеля с Воробьем тихо прошли в левую секцию. Прошло несколько минут: первым в проходе показался Сашка, за ним крался Зеля, и в самый последний момент зацепился ногой за стоящую возле шконки табуретку, она грохотом опрокинулась на пол и разбудила дневального. Раскрыв широко глаза, и ничего не соображая, шнырь увидел перед своими глазами чудище в белом балахоне. Спросонок ему показалось, что смерть в белом обличии пришла по его душу. Он хотел закричать, но «Смерть» одной рукой закрыла ему рот, а в другой показался нож, и уже человеческим голосом прохрипела:

— Не дай Боже пикнешь, я тебе кадык вскрою.

Шнырь, пришедший в себя, понял, что это не смерть, потому спорить не стал, а понятливо закивал головой.

Глазун дождался, когда подельники закончат свое дело и покинут отряд. Он приставил к своему рту указательный палец и тихо сказал:

— Положил голову на руки и, как ни в чем не бывало, продолжаешь спать, если поднимешь кипишь, я тебя из-под земли достану.

Глазун, тихо скрывшись за дверью, догнал пацанов. Оказавшись на безопасном расстоянии, он разразился смехом:

— Вы бы на его рожу посмотрели, я чуть не упал: он в натуре подумал, что перед ним привидение.

Пацаны поддержали его веселым смехом. Проделав все, как было запланировано, тройка парней, сплоченная в деле, возвратилась в свой отряд. На улице забрезжило. Равиль не спал, и когда братва ввалилась в отряд, он всех завел в каптерку и, выслушав до конца рассказ, отблагодарил пацанов:

— Это вам! — он протянул каждому по пакету, — за благополучный исход дела.

В каждом из свертков лежали по две плиты чая высшего сорта и пять пачек папирос «Казбек». Папиросы такого сорта были острейшим дефицитом и, курившие их по тем временам в зоне, могли считать себя счастливыми людьми. А вышак — плиточный чай (чай высшего сорта. Во втором случае — смертная казнь) мог проникнуть в зону только нелегальным путем, так как в зоновских магазинах продавали рассыпной чай по две пятидесятиграммовые пачки в месяц.

Зеля и Глазун остались довольные, но что с них взять, в юности и не такие проступки приходилось совершать молодым парням. Зато Санька был мрачнее тучи, он не был рад ночной вылазке, не по нутру ему было это тихушество, не привык он к таким вещам. Смелости и отваги ему было не занимать, он думал о справедливом подходе к любому делу, но зоновкая жизнь с ее извращенными порядками разрушала все его устои. Он прекрасно понимал, что кулаками и уговорами здесь не руководствуются, здесь идет хитрая, подковерная борьба, из подтишка, не в лоб решаются некоторые дела. Да и оперчасть не дремлет: малейшая драка, нападение, пьяная поножовщина и заключенный с добавочным сроком загремит в другую зону с более строгим режимом. Потому для Сашки было первостепенной задачей — все решать по справедливости. Но как избежать последующих поручений такого рода? В этом вопросе ему необходимо было разобраться.

По своей природе Сашка был не глупым парнем, и довольно глубоко проник в создавшуюся ситуацию: если он откажется выполнять следующее задание, его могут пустить под сплав. Как? И за что? Да тот же Равиль сдаст его Сибирскому, и будет у Сашки уйма врагов.

Да, не зря еще на свободе он всегда прислушивался к байкам рассказчиков, которые имели отношение к зоне, не знал для чего ему это, наверно было просто интересно слушать рассказы о лагерной жизни, особенно он много слышал от своего отца, когда он был в нетрезвом состоянии.

Его мысли прервал Равиль:

— Ну, что Санек, не спится? У тебя все нормально?

— Да не совсем, не нравится мне это, надо было просто поговорить с пацанами, и убедить их в неправильности их поступков.

— Ты откуда такой взялся? — шепотом произнес Равиль, — да не нам с тобой решать, что здесь правильно, а что нет. Сань, я тебя умоляю, — с иронией проговорил он, — не будь таким наивным и прямым, как рельса, ты живешь в фаворе (получать выгоды), благодаря им, — и он кивнул головой в сторону изолятора, — ну, иди к мужикам жить, да на тебе бугры, да мастера будут, как на коне ездить. Откажешься работать, они тебя упрячут. Попадешь в изолятор, там спросят с тебя. За отказ от работы в зоне стремно садиться на кичу. Кулаками не прошибешь эту стену, тут головой надо думать, — поучал его Равелинский.

— Вот я и думаю, что надо правильно все делать, по — честному.

— Санек, ты меня удивляешь, отошли те времена, когда на общаках думали так, как ты себе мыслишь, я пока не имею права раскрывать поднаготню всей нашей жизни — это касается не понятий, а типичных дел, которыми мы все здесь заняты. Запомни — мы волки и грызть будем друг друга до победного, а одиночки вроде тебя, здесь не выживают, ты сам сегодня убедился, как делаются темные дела, — он нагнулся к уху Сашки и прошептал, — если кое-кому будет угодно, придут ночью архаровцы, придушат тебя подушкой, и нет тебя.