Шрифт:
— От кого же это? — спросил тот и подвинулся на скамье, чтобы дать место Максиму Дуке.
— От генуэзца Батичелли, который был спасен от ярости турок в Фессалониках Искандер-беком.
— А, помню, как же!.. Мы часто проводили с ним время. Мне очень любопытно с вами поговорить. Очень интересно его свидание с Гуниадом.
— Извольте, я вас удовлетворю. Гуниад оказал ему внимание и даже нашел время поговорить с ним, при чем высказал мысль, что если бы Искандер-бек и он были вождями общего дела, и если бы им не мешали короли и папы с их интересами, то давно бы турецкого духа в Европе не было. Он даже указал на пример первого крестового похода, который, по его мнению, был удачей от того, что там не было ни одного короля, а были воины, преданные святому делу и верившие в его успех.
— В этом есть доля правды, но и без королей трудно. Ну, а как он возвратился, благополучно?
— Конечно. Гуниад дал ему проводника до Венеции.
Собеседники замолчали.
— Теперь позвольте мне у вас спросить о деле, которое вам, по всей вероятности, известно.
— Извольте.
— Говорят, что Мурад предложил Искандер-беку мир, правда ли это?
— Правда.
— Как же отнесся ваш князь к этому предложению?
— У меня есть вся документальная сторона дела и я охотно вас познакомлю с ней. — При этом Гамза вынул из кармана бумаги. — Вот письмо султана: «От Мурада, повелителя востока и запада, Искандер-беку, неблагодарному питомцу, нет привета».
— Начало не совсем любезное, — заметил Дука.
— Далее: «Несмотря на все благодеяния, которыми я осыпал тебя, несмотря на доверие, которое я тебе оказывал, ты не оправдал всего этого и вероломно изменил властителю, который мог бы поступить с тобою беспощадно, как со многими поступил. Но я предаю все забвению. Оставляю тебе Крою и все наследственные земли, но под тем условием, что ты возвратишь прочее, тобою захваченное, и уплатишь многочисленные убытки, которые ты мне нанес. Знай, что отказ повлечет за собой разорение и покорение твоей страны, так как сил у меня и на большее хватит; ты, конечно, знаешь, какое поражение нанес я венгерскому королю, который несравненно сильнее тебя».
— Что же отвечал Искандер-бек?
— Вот ответ князя.
Гамза начал читать:
«Георгий Кастриот, по прозванию Искандер-бек, воин Иисуса Христа, князь эпиротов, Оттоману, князю турок, привет. Я гораздо скромнее и сдержаннее в словах, ибо нет ничего презреннее и унизительнее, как оскорблять даже смертельного врага. Письмо твое возбудило во мне скорее смех, чем гнев. Может ли быть что неразумнее побежденного, предлагающего условия победителю, и при том такие условия, которых свободный человек не станет слушать? Обиды, тобою высказанные, могли превзойти самое смиренное терпение и уполномочили бы меня отвечать тебе тем же, но не заходя далеко, спрошу тебя: какими же благодеяниями похвалишься ты? Не теми ли, что ты вторгнулся во владения моего отца и захватил их, вопреки святейших прав? Не имею ли я больше права напомнить тебе о моих многочисленных заслугах, о выигранных мною сражениях, о моих завоеваниях, об опасностях, которым я подвергал себя для твоей славы? А какая награда была за труды? Невыносимое рабство и вечный страх пасть жертвой твоей мрачной подозрительности. Ты называешь меня изменником, неблагодарным, вероломным. Не сержусь на тебя за это: вера, совесть, собственная безопасность, право на отцовское наследие, призыв сограждан оправдывают меня в глазах судей нелицеприятных. Ты сам бы разделил это убеждение, если бы внял голосу рассудка. Воздерживайся вперед от горделивых угроз и не ссылайся на недавнее несчастье, постигшее венгров. У всякого человека свой нрав, своя сила души. Какую бы судьбу ни готовил мне Бог, я всегда пребуду спокоен, тверд, терпелив, не стану просить ни совета у врагов, ни мира у турок, но возложу упование на Господа и буду ждать случая победить».
Гамза сложил письмо и спрятал.
— Очень смелый ответ, — заметил Дука. — По моему мнению, лучше не раздражать опасного врага.
— Искандер-бек думает иначе, — возразил Гамза. — Чем больше волнуется деспот, тем более он наделает глупостей.
— О, ваш князь психолог!..
— Не всегда, — многозначительно произнес Гамза. — Иногда он слишком много доверяет людям.
— Но без этого невозможно, в особенности в таком трудном деле, как затеянная им борьба, — сказал Максим Дука. — К тому же, ничто так безгранично не привязывает человека, как полное доверие.
— Это так из области идей.
— Но позвольте, синьор, кто же особенным его доверием пользуется, например, вы?
— Я родственник и узами родства моя судьба связана с его судьбою.
— Кто же еще?
— Моисей Галенто, — сказал до сих пор молчавший албанец.
— Архиепископ Павел Анджелло, — добавил Гамза.
— Позвольте же, — остановил Максим Дука, — ведь я слышал: Галенто старый воин, друг его отца и человек, который первый приветствовал его в родной земле, а архиепископ Павел Анджелло его наставник в христианстве.
— Неужели, синьор, вы все так близко знаете и защищаете друзей князя?
— Нет, я очень мало знаю. Мне только тяжело слышать о розни в семье таких людей, как друзья Искандер-бека, и его дело может погибнуть вследствие интриг. Но, конечно, спешу извиниться, я говорю вещи, не зная дела, а потому только рассуждаю — не более того. — Угадав, что тут затронуто больное место, Дука поспешил переменить разговор и спросил: — Что слышно из Венгрии, синьор?
— Гуниад собирается вновь и готовится к борьбе.
— Боже мой, Боже мой! — как бы про себя сказал Дука, — сколько крови, сколько бедствий!
Вы, вероятно, синьор, принадлежите к числу тех ученых мужей, которые теперь собираются в Италии и проповедуют любовь к человечеству?
— Я пока к ним не принадлежу, я слишком молод для проповеди; но война мне ненавистна, здесь теряется человеческая личность, здесь звери, убивающие и идущие на убой.
— Как, синьор, теряется личность человеческая? Напротив, ни на одном поприще нет такой возможности к достижению личной славы, как на войне.