На пятый день, утром, Максим Дука оставил папский корабль. Через час он был у Гихара.

В этот день, вечером, старый Гихар послал сказать во дворец, что он не может прийти и отправился, когда уже стемнело, на террасу, выходящую в сад, поговорить с Инесой, и в особенности с Максимом, с которым за целый день не успел наговориться. Был хороший, теплый вечер. Когда старый Гихар вышел на террасу, было тихо, только нежный шепот слышался из угла, скрытого тенью деревьев. Он немножко постоял, ожидая, что его окликнут, но не дождавшись, махнул рукой и ушел.

— Бедный отец, — с нежной улыбкой прошептала Инеса, — он оказался лишним.

Старый Гихар отправился к королю.

— А я думал, что мой дорогой Гихар от семейной радости заболел! — встретил король своего друга.

— Нет, — отвечал тот несколько недовольно, — я дома лишний.

Король весело расхохотался.

— Ну, чего сердишься, старина! Так и быть должно. А отчего же жениха с невестою не привел во дворец.

— Очень им нужен дворец вашего величества, когда они в раю.

— Это ты остроумно сказал. Я от души радуюсь за дорогую Инесу.

— Я тоже от души люблю Максима, — искренно сказал старый Гихар; — жаль только, что он не испанец и не католик.

— Что за фанатизм, старина! Религиозного фанатизма не одобряю, а тем более национального; в первом случае я еще могу оправдать фанатика, что он соболезнует о своем ближнем, что он не верует тому, что истинно; но если кто не родился испанцем, то при всем его желании сделаться испанцем, при всей его симпатии к Испании, он изменить своей крови не может.

— Да, да, — оправдывался Гихар. — Все совместить на земле нельзя.

В Фессалониках, направляясь к гавани, шли два синьора.

— Так вы, синьор Труцци, говорите, что из Каффы привезли около тысячи пленных русских?

— А что вы, синьор Батичелли, хотите покупать?

— Да, думаю.

— Неужели, чтобы отпустить на свободу? Мы знаем, что вы богаты, но ведь тут нужно быть крезом, чтобы так бросать деньгами. Мы просто теряемся.

— Неужели, синьор, вы находите, что это бросать деньги?

— Конечно, это доброе дело; но разве всех выкупите?

— Выкупить одного есть доброе дело, двух — два, и так далее.

— Да, но надо иметь слишком много денег, чтобы совершать такие добрые дела. А вот я еще хотел спросить у вас, правда ли, что вы оставляете Каффу?

— Оставляю, синьор Труцци, — отвечал Батичелли.

— Большому кораблю большое плаванье, хотите в самой Генуе господствовать, — немножко язвительно заметил Труцци.

— Нет, синьор, я в Каффе оставляю контору, а сам подальше от турок, дальше от Азии. К тому же, хочу расширить дело и выбираю более центральный город, может быть Геную, может быть Флоренцию. Мне флорентийцы приятны своею гуманностью и тем, что изгнали из своей торговли торг невольниками.

— Впрочем, это хорошо, синьор Батичелли, мы вас выберем в директоры банка св. Георгия, нам в банке нужно иметь человека деятельного, который сам знает торговое дело, который испытал все его тернии и опасности.

— Охотно понесу труд для общества, среди которого я составил себе состояние.

— Это приятно, а я думал, что вы откажетесь, как отказались от консульства.

— С консульством сопряжено много почестей, я это предоставлял другим, более честолюбивым, чтобы не наживать врагов; здесь дело другое…

Между тем пришли на невольничий рынок. Синьора Батичелли встретили низкими поклонами несколько работорговцев евреев, переселившихся из Испании маминов, греков и венецианцев.

Среди покупателей пронесся ропот неудовольствия.

— Это богатый синьор, опять, вероятно, гуртом заберет.

— Этот генуэзец тысячами отпускает на волю рабов, — заметил кто-то из посторонних.

— Откуда? — спросил Батичелли у работорговца.

— Из Московии; хотя и плутоватые, но зато способные рабы.

— Сколько?

— Двести.

— Откуда? — спросил он у другого.

— Из Литвы сто человек, смирные, послушные и простоватые как овцы, и с Кавказа двадцать.

— Я заберу всех по существующим ценам, со скидкою десять процентов.