Я постоял, вновь ощущая страшное одиночество отрезанности от мира. Решив, что я забрал слишком влево, и с трудом переведя дух, я повернул вправо, но вскоре понял, что опять иду не туда. Я начал проваливаться в снег чуть не по плечи и вспомнил, что земля тут была вся в торфяных ямах.

Продолжая брести, я убеждал себя в нелепости происходящего. Топящийся очаг Пайк-хауса где-то совсем близко — я же все-таки не на Северном полюсе! Но тут мне вспомнилось огромное пустое пространство за фермой, и я с трудом подавил панический страх.

Холод, несущий онемение, уничтожил всякое понятие о времени. Скоро я полностью утратил представление о том, как долго я проваливаюсь в ямы и выбираюсь из них. Но твердо знал, что с каждым разом выбираться становилось все трудней. И нарастал соблазн просто сесть, отдохнуть, даже поспать; было что-то гипнотическое в том, как пушистые хлопья бесшумно ложились на мою кожу и залепляли закрытые глаза.

Я отгонял от себя мысль, что стоит мне провалиться еще десяток раз, и мне уже не встать, когда впереди возникло словно колеблющееся темное пятно. Затем мои протянутые руки прикоснулись к чему-то твердому и шершавому. Не веря себе, я нащупывал один квадратный камень за другим, пока не добрался до угла и не увидел светлый квадрат — окно кухни.

Побарабанив в дверь, я прислонился к косяку, хватая ртом воздух, судорожно дыша. Огромное облегчение, меня охватившее, видимо, граничило с истерией, так как мне казалось, что, когда дверь откроется, мне следует растянуться ничком на полу. И воображение рисовало картину, как вся семья толпится вокруг распростертого страдальца, отпаивая его коньяком.

Однако, когда дверь действительно открылась, что-то удержало меня в вертикальном положении. Мистер Клейтон постоял на пороге несколько секунд, видимо нисколько не взволнованный зрелищем явившегося перед ним изнемогшего снеговика.

— А, это вы, мистер Хэрриот. Очень вы удачно пришли. Я как раз доел обед. Погодите минутку, я только шляпу надену. Теленок тут рядышком, только двор перейти.

Он пошарил за дверью, нахлобучил на голову потрепанную фетровую шляпу, сунул руки в карманы и, посвистывая, зашагал по булыжнику. Он повернул щеколду телятника, и я с наслаждением вошел внутрь, в тепло, исходящее от животных, в сладкий запах сена, куда не было доступа беспощадному холоду и снежным вихрям.

Я снимал рюкзак, а четыре длинношерстных бычка благодушно взирали на меня через перегородку, ритмично двигая челюстями. Мое появление, казалось, вызвало у них не больше сочувствия, чем у их хозяина. Ничего, кроме легкого интереса. За косматыми головами я разглядел маленького теленка, закутанного в мешковину. Из его носа обильно текло.

Нос этот напомнил мне о цели, приведшей меня сюда. Пока мои онемевшие пальцы нашаривали в кармане термометр, сильнейший порыв ветра сотряс дверь, загремел щеколдой, загнал внутрь мельчайшую снежную пыль.

Мистер Клейтон повернулся и протер рукавом стекло небольшого окошка. Ковыряя в зубах ногтем большого пальца, он посмотрел наружу, на бушующую вьюгу.

— Эхе-хе... — сказал он и с удовольствием рыгнул. — Денек-то нынче не того, чтобы...

В ожидании момента, когда Зигфрид выдаст мне список утренних вызовов, я закутался в шарф по самые глаза, поднял воротник своего пальто и застегнул его под подбородком. Затем я натянул на руки пару шерстяных перчаток.

За окном жалящий северный ветер с озверением мел снег почти параллельно земле, перекрывая улицы и все остальное большими вьющимися хлопьями.

Зигфрид склонился над регистрационной книгой.

— Так, что у нас тут? Барнет, Джил, Сантер, Дент, Картрайт... — Он начал что-то писать в свой блокнот. — Так, я отправлюсь к Скрутону, посмотреть его теленка. Я знаю, ходил к нему ты, но сегодня я как раз буду проезжать мимо. Расскажи мне, что с ним?

— Он слишком часто дышит, и температура под сорок. Не думаю, что это — пневмония. Я скорее подозреваю первые признаки дифтерита — у него небольшое опухание подчелюстных желез и горла.

Пока я говорил, Зигфрид не переставал писать в своем блокноте, остановившись лишь раз, чтобы пошептаться с мисс Харботтл. Затем он посмотрел на меня невинными глазами.

— Так, значит, пневмония? И как ты ее лечил?

— Нет, я сказал, что это — не пневмония. Я сделал инъекцию пронтозила и оставил мазь, чтобы втирать в кожу на горле.

Но Зигфрид опять начал быстро писать. Он ничего не говорил, пока не исписал два листа, вырвал их из блокнота и подал мне.

— Правильно, что ты прописал мазь для втирания в кожу на груди. Это может помочь. А какую мазь, из чего она состоит?

— Линимент метилеалицила, но его втирают в кожу не груди, а горла теленка.

Но Зигфрид уже повернулся к мисс Харботтл, чтобы распорядиться о том, в каком порядке ей следует выстроить его визиты, и оказалось, что я говорю с его затылком.