И знала я, как неважен тот эпизод за обедом, из-за которого я увела его, рядом с тем, что он узнавал и думал теперь.

А вечером, ложась спать, он не захотел убирать кубики, которыми был застроен весь пол гостиной, так что пройти нельзя было, — и все мои уговоры и приказания не действовали.

Он весело и решительно отказывался убирать. И опять во мне поднялось сознание, что нужна строгая мера, что нельзя дать восторжествовать его упрямству.

— Хорошо, — сказала я, — я сама уберу твои кубики, но ты их больше не увидишь. Я запру их себе в комод, и ты завтра не получишь их.

Я не могла себе представить, как он проживет день без кубиков, без любимого строительного творчества. Котик молчал, не протестуя и не сдаваясь.

— И все, что ты с вечера оставляешь неубранным, я прячу и отнимаю от тебя, — добавила я. — Ты слышишь?

— Да, — ответил он.

Подождав еще минуту, я разрушила сложную постройку, сгребла в кучу его разновидные кубики и, сложив их в ящик, понесла в свою спальню. Через минуту Котик прибежал туда, неся еще одну коробку.

— Вот, это ты забыла, это я также бросил в зале, — сказал он.

— Это твои любимые, с колонками?

— Да, спрячь их.

— Но помни, что завтра ты их не получишь.

— Да, — сказал Котик.

Я убрала все в верхний ящик и заперла комод. Он возбужденно следил за моими движениями. Мы вернулись в гостиную, — на кресле лежал раскрытый «Конек-Горбунок», с которым он не расставался.

— Вот это я тоже не убрал, — сказал он, протягивая мне книгу, — ты тоже запри у себя.

— А как же мы будем завтра читать?

— Мы не будем.

— И тебе не жалко?

— Нет, не жалко. Ты все мои книги спрячь, все игрушки…

В глазах Котика горела решимость. Пафос отреченья и жертвы захватил его.

— Что же ты будешь делать? — спросила я смущенно.

В глазах его мелькнула гордость.

— Я буду ездить на «архотке» целый день, — сказал он и добавил, торжествуя: — «Архотку» никто не может отнять!

Архотка — незримая, изобретенная им машина, и заменяет ее большая тахта. Она обращается в архотку, когда Котик садится на нее, и уносит его в пространство.

Могла ли я в этот миг, когда мальчик мой, быть может, впервые сознал, что ценность незримого превышает все эмпирическое и преходящее, — могла ли, должна ли была я доказывать ему тягость утраты предметов внешнего мира и упорствовать в этом? Не знаю, у кого из нас двух сознание богатства и неотъемлемости самого дорогого было сильнее, когда мы легли спать в тот вечер.

И через день опять:

— Котик, перестань!

— Я не хочу.

— Нет, ты пойдешь сейчас. Перестань прыгать по дивану, иди одеваться.

И опять сцена глупого упрямства, непослушания, нелепого каприза.

— Знаешь, я тебя больше не буду любить, — говорю я, искренно возмущенная, — ты мне будешь, как чужой. И ни одной твоей просьбы не буду исполнять. Ты не делаешь ничего для меня, и я для тебя ничего не буду делать.

Котик смотрит исподлобья и молчит, соображая, верно, насколько значительно и неприятно будет то, что я говорю.

Я настаиваю, чтоб он шел гулять, но он покоряется, лишь когда его силой уводят одеваться и продолжает до конца упрямиться и протестовать.

Я решаю твердо «не любить» его целый день, и, когда он возвращается веселый с прогулки, забыв все, что было, и рассказывает мне о «таинственных переулках», по которым он водил няню, — я сухо отворачиваюсь.

— Мне все равно, где ты был, — говорю я, — помни, что я тебя не люблю и не хочу с тобой говорить.

Котик обрывает рассказ и с интересом смотрит на меня. Потом отходит в сторону, берет бумагу и усаживается что-то рисовать.

«Главное в воспитании — выдержка характера, умение настоять на своем, довести до сознания». Скучно… нелепо… Главное, так неестественно…

Я берусь за разные дела, выбираю самое суровое, подвожу счета и стараюсь сохранить сухие, строгие линии всего тела. Котик приносит мне показать нарисованный им «весь мир». Я отклоняю бумагу.

— Я тебя не люблю, — говорю я, — мне не интересно, что ты делаешь.

Очень серьезно и послушно Котик отходит со своим листом и несет его на кухню показать кухарке. Я знаю, что его разочарует ее восприятие, и он пожалеет обо мне. Но как томительно-скучно мне самой! Солнце светит в окна, весеннее, щедрое, и хочется сесть к открытому пианино и заиграть «Пробуждение льва», под которое Котик танцует дикую пляску.