Он снова пропал, но теперь ненадолго: на каких-то семь лет. И от предчувствия новых неприглядных зрелищ тошно и тоскливо становится на душе созерцателя.

В междуречье Баксана и Чегема весна — гостья ранняя и веселая.

С южных покатостей плавной холмистой гряды, что тянется от Кабардинской равнины до балкарских ущелий, снег сходит прямо на глазах. И не успевают мутные ручейки талой воды сбежать со склонов вниз, как на солнечных пригревах начинают проклевываться упрямые побеги сочной травы. Еще не успеет подсохнуть земля, а лесистые пространства предгорий покрываются легкой полупрозрачной кисеей свежей зелени. Сразу же после равноденствия наряжаются в белорозовые свадебные платья ветви диких яблонь и груш, алычи и боярышника.

Чистым и радостным, молодым и невинным кажется мир, когда ранним весенним утром смотришь на него с округлой вершины горы Махогерсых. И всего довольно в этом мире: вот бесконечные кущи лесов, состоящие из дуба и чинары, ореха и кизила — плодов полным-полно, хватит и человеку, и птице, и зверю; вот широкие открытые склоны плоскогорий — к лету здесь поднимается, лошади по брюхо, буйное разнотравье — нет лучших угодий для всякой жвачной живности; вот многочисленные родники, речки, мощные горные потоки — хватит, чтобы напоить половину человечества и еще с половины смыть грязь; вот земля, способная родить столько хлеба, чтобы никого не оставлять голодным; вот солнце, которое светит с одинаковой силой каждому одушевленному существу…

Сюда, на пологие склоны Махогерсыха, испещренные множеством тропинок, каждую весну, в месяц бараньего мора [51] , приходили крестьяне из разных селений. Многие добирались издалека, с самых окраин Кабарды. Одни ехали на арбах целыми семьями, другие — верхом, а большинство применяло самое простое и надежное средство передвижения — собственные ноги.

Махогерсых — гора, поросшая с одного бока лесом, а с другого только травой, — была святым местом. Здесь наши предки издавна воспевали и задабривали своих богов, вымаливая для себя удачи и благополучия. А боги — грубые деревянные изваяния, установленные на деревянных же, высотой с человеческий рост, столбиках, молча внимали горячим просьбам и выполняли их нечасто и как-то невпопад. Случалось, они обрушивали свои милости на человека, который не слишком и заботился о собственном благосостоянии, а порой отнимали и без того слишком тощий бэрчет [52] у добросовестного бедняги, который больше всех жертвовал богам: уделял им часть скудных семейных припасов, развешивал шкуры животных на деревьях, лил на землю махсыму. И тогда бедняга задумывался: может, он обделил вниманием кого-то из богов? Ведь богов много, а они, как известно, обидчивы и ревнивы. Нелегко угодить всем вместе и каждому в отдельности.

Главный бог — это Тхашхо, великий бог неба. Но ведь еще есть Псатха — бог жизни. Пожалуй, он считает себя главнее. С другой стороны — это знает любой ребенок — если бог грома Шибла рассвирепеет, то и Тхашхо с испугом ищет себе на небе местечко, где бы спрятаться!

Нельзя пренебрегать и такими важными тха, как Созереш — бог домашнего очага и болезней, Тхагаледж — бог плодородия, Зекуатха — покровитель путников и воинов, находящихся в походе. А можно ли забыть божественных княгинь Хадэгуашу — покровительницу садов — и Псыхогуашу — хозяйку рек и властительницу дождей! А попробуй — о горе! — не ублажить бога мелкого скота Амыша и бога крупного скота Ахына, чьим именем называется даже море Черное!

Есть и другие боги, но один из них — особенный. Это — Мазитха, который ездит верхом на огромной дикой свинье с золотой щетиной. Огненноусого Мазитху, бога лесов и охоты, почитают еще и за то, что он покровительствует бесплодным женщинам и только он может помочь их горю.

В эту весну в междуречье пришло гораздо меньше народу, чем в былые годы. А ведь когда-то, вспоминали старики, людей на Махогерсыхе бывало так много, что опоздавшим приходилось по нескольку дней ждать очереди, пока помолятся и принесут свои жертвы одни, потом другие, затем третьи…

Теперь на пологой поляне у вершины горы без труда разместились все паломники. Горело всего три десятка костров и закипала вода всего в тридцати котлах. Первые шкуры коз и овей, натянутые на распялки, уже висели на высоких шестах или ветвях ближайших деревьев. Кое-что из внутренностей забитых животных закапывали в землю и поливали теплой кровью.

Громко и поначалу нестройно звучала музыка. Пронзительно и высоко взлетела к небу песня свирели, глуховато, но мелодично зазвенели струны, сухо и отчетливо рассыпался по Склону дробный перестук деревянных, окантованных медью, трещоток, отбивающих танцевальный ритм. Этот танец в честь бога жизни исполнялся только супружескими парами. Каждая танцующая пара по очереди приближалась к деревянному Псатхе, кланялась и отходила в сторону. Танец назывался «тха великому» — «сандрак».

Некоторые женщины исполняли сандрак с обнаженной грудью, что должно было свидетельствовать об их особой твердости в вере и сердечной преданности великому тха.

Музыка не смолкала с утра и до полудня. Песнопения, обращенные к разным богам, звучали с небольшими перерывами одно за другим.

Часть мужчин и женщин потянулась и лес, развешивая на деревьях подарки Мазитхс, — тут были старые, покривившиеся от времени стрелы, ржавые наконечники от копий, треснутый стальной шишак, изношенная одежда, разная домашняя утварь — ничего не жалко для любимого бога.