– Может, и не наши, – задумчиво покачал головой Мешок. – Извини, Пал Андреич, за всей этой суетой-запарой все как-то не было времени сесть да потумкать.

– Ты вот что: ежели чего дотумкаешь – сразу ко мне.

– Само собой.

– Но, знаешь, Андрей… Лучше бы ты того… Не натумкал, короче…

…Однообразные и большей частью депрессивные пейзажи, равно как лица аборигенов малой родины нашего нового Президента, всегда нагоняли на Андрея тоску. Ну не любил он Купчино, вот просто-таки не переваривал! И дело не только в шокирующем количестве гопников и наркоманов на гектар местной площади – этот показатель давно снивелирован по всей территории Питера. Что говорить, если даже в их некогда элитном «академическом» доме в Финляндском переулке на лестничных площадках использованные шприцы порой хрустят под ногами как мартовская снежная корочка. Скорее это были пресловутые комплексы, свойственные петербуржцам, коим посчастливилось осесть в историческом центре города. Эдакий, знаете ли, пан-питерский эстетствующий снобизм. Когда вполне законные претензии к сгнившим коммуникациям, захламленным дворам-колодцам, в которые никогда не захаживает солнце, к отсутствию зелени, извечной пыли и автомобильным выхлопам вокруг и вся, традиционно отбиваются одним-единственным снисходительным: «Э-эх, старичок! Зато мне всего три минуты пешком до Невы и еще пять – до „Авроры“!» И все – вроде как крыть и нечем. Лишь потом, поразмышляв, начинаешь понимать, что аргумент в пользу ежедневной пешеходной доступности крейсера революции можно признать убедительным лишь с о-очень большой натяжкой. К примеру, сам Мешечко в первый и в последний раз побывал на «Авроре» еще в 3-м классе, на церемонии торжественного приема в пионеры себя любимого.

«А вот ножки Алиски, очень может быть, и вообще никогда не ступят на палубу героической посудины», – с легкой грустью подумалось вдруг Андрею. И дело здесь было не только в ликвидации института пионэрства как такового. Просто после приснопамятной гламурной вечеринки, проводившейся на «Авроре» полтора месяца назад, сам для себя Мешок решил, что больше никогда в жизни не поднимется (и, соответственно, не поведет своего ребенка) на борт корабля, запятнавшего себя столь позорным действом, после которого любой приличный корабль давно бы уже сделал харакири путем открытия кингстонов [14] .

Сегодня по агрессивно-назойливому настоянию супруги Мешок вынужден был потащиться после работы на дачу тестя, где последние полторы недели зависала Алиска. Два дня назад к супруге прикатила погостить двоюродная сестра с племянницей, и Андрею была поставлена задача: срочно вернуть дщерь в отчий дом, дабы обеспечить свалившееся как снег на голову чужое дитё партнершей для игр.

Путь на дачу лежал через Купчино, и, прознав о том, Крутов попросил подкинуть его в адрес на улице Димитрова, поскольку в данный момент крутовская кобылка немецкого происхождения чалилась на станции техобслуживания по причине нарисовавшихся проблем с карбюратором.

Женя Крутов слыл человеком начитанным, а потому частенько оказывался весьма интересным собеседником – спорить с ним одно удовольствие, всё равно как решать сложнейшие шахматные партии. Вот только сейчас, после тяжелейшего рабочего дня, да ещё по такой жаре, втягиваться в словесные баталии и ломать копья, обсуждая в принципе не решаемые вопросы космического масштаба, Андрею совершенно не климатило. Тем не менее в какой-то момент вербальный вызов был брошен. Так что теперь приходилось соответствовать и невольно реагировать…

– …Не знаю, Женка. Вот честное слово – не знаю! Вот сейчас вроде как наши настаивают-оправдываются, что всё дело в нищенской зарплате. Но помилуйте! И что теперь? Помнишь, в своё время в ходу была шуточка про «пистолет выдали – крутись как хочешь»? Всё, чего-то как-то она меня больше не веселит.

– А я тебе о чём и толкую! Раз пошла такая пьянка, считаю, все должны быть поставлены в исходно равные условия: и наши, и ваши. Пускай вносят соответствующие дополнения в УК, в статью 61-ю, где говорится про смягчающие обстоятельства, и всё будет по-честному. Все дружно станут крутиться – и менты, и штатские. И вот тогда живые позавидуют мертвым. Оно, конечно – поначалу будет страшно. Но зато интересно.

– Думаешь, именно так и произойдёт?

– Забьёмся?

– Ага, «нашёл фраера с тобой играть! У тебя ж в колоде девять тузов!» – улыбнулся Мешок.

– Что, приссал? А вот мы не ссым с Трезором на границе. Пойми, Андрюх, штатские – они ведь такие же, как мы. Просто у них «документа» – ксивы с табельным оружием – нет. А так, и мы, и они находимся равно в той же степени деградации, что и все эти «Грибковы-Евсюковы» [15] . Причём очень может быть, что в случае со штатскими ситуация ныне гораздо более запущенная.

– Чего вдруг?

– Штатских по-прежнему «имут», вот только они более уже не «крепчают». Разве ты сам не замечаешь, что времена люто изменились? То, что раньше наблюдалось исключительно в отдельно взятой Чечне… – ладно, возьмем шире, на отдельно взятом Северном Кавказе, – медленно, но верно расползается по всей стране. Народ практически дозрел до того, чтобы взяться за топор.

– Глупости! Никто ни за какой топор не возьмётся. Ментальность у нас не та.

– А при чём здесь ментальность? Если это произойдет, то произойдет исключительно на уровне животных инстинктов. Ибо, если население поголовно не в состоянии защитить себя, кто же тогда защитит детей? Чтоб они были здоровы и, не дай бог, не пошли в милиционеры!.. Так, Андрей, здесь налево.

– Хорошо, делаем налево, – Мешок перестроился и вывернул с Димитрова во двор. – И всё равно, Жека. Всё что ты говоришь, оно, в принципе, правильно. Вот только принципы твои, они как-то не слишком согласуются с твоими же поступками.

– А у меня вообще нет никаких принципов, у меня только нервы.

– Как сказал!

– Это не я, это Акутагава сказал… Андрей, вон там, у следующей парадной… Всё – стоп, это здесь. Ну, спасибо, что подбросил.

– А кто тут у тебя, если не секрет? Подруга жизни? Знойная женщина французского лейтенанта?